Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Наконец баркас тычется носом в берег, рыбаки вываливаются из него, берутся за другой конец сети, тянут. Это длится ужасно долго. Мы с Геркой присоединяемся к его отцу, тоже кряхтим и сопим от напряжения. Все ближе и ближе мотня, в которой собирается пойманная рыба. Все сильнее кипит в сети вода от тысяч хвостов и плавников. Но вот мотню подтаскивают к берегу, рыбаки берут большие сачки-черпаки, выхватывают из мотни меднотелую барабульку, ссыпают в плетеные корзины, корзины тут же грузят на подводу и увозят в коптильню. А баркас покачивается на волне у берега, от него тянется веревка к железному рельсу, торчащему на берегу.

Наконец нужное для плана количество корзин отправлено, остальное продают прямо на берегу отдыхающим и всем, кто захочет, но в мотне еще остается много рыбы, которую рыбакам лень вычерпывать, и эта рыба принадлежит нам, мальчишкам. Что не продано на берегу, двое рыбаков на тележке везут на базар. Там же покупают водку. Ящиками. А в сарае уже жарят барабульку на железной жаровне, режут хлеб. Огурцы, помидоры, лук и все прочее не режут, кладут так, как есть. А затем, когда все готово, ставят на стол эмалированное ведро и сливают в него водку из бутылок, отбивая у них горлышко. Все это делается в полнейшей тишине в полутемном сарае, в котором дымит жаровня, стены и щелястый потолок пропитаны духом рыбы и машинного масла. Рыбаки чинно рассаживаются вокруг стола, сбитого из неструганных досок, пьют водку, черпая ее из ведра кружками, заедают рыбой и всем прочим. И тоже в полной тишине. Слышен лишь хруст огурцов, бульканье водки, тяжкие вздохи и сопение. Да возгласы:

— Ну, будем!

— За тех, кто погиб!

— И за живых.

— И за калечных.

— Чтобы не последняя!

— Чтобы не переводилась в море барабулька!

Нам с Геркой странно все это, но любопытно. Мы крутимся рядом, на нас никто не обращает внимания. Собственно, мы и пришли сюда не только за рыбой, но и посмотреть. Самое интересное впереди.

Самое интересное начинается тогда, когда артель вываливается из сарая. Все пьяные в дрибадан, но еще не в стельку, потому что надо вытаскивать из моря баркас. Тем более что на горизонте собираются тучи, ветер крепчает, волна чаще и настойчивее кидается на берег, размывая гальку и песок.

Геркин отец, как самый главный, остается возле рубильника, который находится в сарае сразу за дверью. Рубильником включается лебедка, которая тащит баркас из моря. К ночи может сильно заштормить, потому что осень. Остальные должны удерживать баркас и подкладывать под него катки. Поскольку из двери не видно баркаса, на поворотном ролике стоит Интеллигент — так зовут одноногого рыбака, который до войны учился на бухгалтера, а в войну воевал на танке и чуть не сгорел. Он должен кричать то, что кричат ему.

В ожидании, пока остальные подготовят баркас к вытаскиванию, Геркин отец дремлет, припав спиной к косяку двери и постепенно сползая вниз. Интеллигент обвис на костылях возле поворотного ролика, голова упала на грудь, деревяшка ушла в песок, его перекосило так, что просто удивительно, как он в таком невозможном положении умудряется стоять и не падать.

Постепенно артель занимает свои позиции, на песок ложатся лесенкой деревянные плахи, сделанные из половинок железнодорожных шпал, с вырезанными середками для киля баркаса, смазанными жирным солидолом, с ручками в виде железных скоб, чтобы можно было перетаскивать катки с места на место.

— Тилигент! — орет дядя Гриша, один из артельщиков, длинный, как кипарис. — Тилигент, мать твою через фальшборт до самой ватерлинии! Тилигент, чтоб ты подавился барабулькой! Чтоб у тебя на лбу вырос багор! Чтоб у тебя отсохла последняя нога!

Интеллигент дергается, будто его огрели палкой, продирает глаза, орет в свою очередь Геркиному отцу:

— Бригадир! Бригадир, сто чертей тебе в рот и в задницу! Чтоб у тебя повылазило, отвалилось и отскочило все, что тебе надо! Бригадир, чтоб тебя бомбой разорвало вдоль кильватера, чтоб…

Геркин отец сидит, привалившись спиной к дверному косяку. Спит.

Интеллигент с ожесточением стучит костылем по вкопанному рельсу, орет так, что весь становится красным, как рак. Геркин отец дергается, будто его оса укусила, трет пятерней лицо, тяжело поднимается на ноги, пропадает в черном зеве сарая. Взвывает электромотор, натягивается трос — баркас медленно вползает на берег, артельщики с двух сторон подпирают его плечами, чтобы не завалился.

Хотя баркас движется медленно, пьяные артельщики все равно не успевают перетащить катки с заду наперед. Они волокут их по песку, падают, встают на четвереньки, матерятся, баркас медленно, но верно зарывается в песок, воет электромотор, дрожит натянутый трос, несколько голосов, перебивая друг друга, орут, стараясь разбудить Интеллигента.

— Тилигент, харя одноногая! Чтоб у тебя нос отвалился от сифилиса, чтоб ты совсем оглох и ослеп, чтоб твоя жена родила тройню!

Над пляжем несется замысловатая ругань и вопли артельщиков. Народу собирается все больше. Сперва почти одни мужчины, затем к ним присоединяются женщины, поначалу возмущенные беспардонным сквернословием, но постепенно их захватывает разворачивающееся перед их глазами действо, а кто однажды наблюдал эту картину, покатывается со смеху, вот уж и весь берег хохочет — до слез, до колик, до приседаний и подпрыгиваний, битья себя по бедрам, но никто не пытается помочь пьяной артели, и даже у нас с Геркой в мыслях нет толкнуть то ли Интеллигента, то ли Геркиного отца. Нет, было как-то в самом начале, когда Герка впервые позвал меня на этот спектакль: я не выдержал и кинулся будить «Телегента», но меня так отлаяли сами же артельщики, что во второй раз я не суюсь. И действительно, соваться туда опасно: трос может лопнуть и покалечить даже взрослого человека.

Наконец крики доходят до Геркиного отца, он выключает рубильник, артель садится отдыхать, подставив под бока баркаса специальные треугольники из толстых досок. Рыбаки сидят на песке, курят. Некоторые тут же укладываются спать. Но самые стойкие расталкивают их, артель поднимается на ноги, сволакивает баркас назад, подкладывает катки — и все повторяется сначала.

Когда баркас наконец скрывается в сарае, артель допивает водку и ложится спать. А мы с Геркой, как и другие мальчишки, разбредаемся по домам с уловом. У меня почти полная авоська, и я с гордостью тащу ее домой.

Однако случается подобное не часто, а лишь в большой ход барабульки и хамсы, а идти она предпочитает подальше от берега. Тогда рыбаки идут за ней в море. Иногда уходят так далеко, что их баркас едва видно.

Но изредка бывает и так, что рыба идет мимо Адлера в сильный шторм, и рыбакам остается лишь смотреть, как чайки и бакланы пируют среди косматых волн. Конечно, это опять дельфины отбили часть косяка и загнали его в ловушку, волны начинают выбрасывать рыбу на берег, и все, кому ни лень, выходят на охоту, выхватывая рыбешек из-под самой волны. Тут не только барабулька, но и хамса, и рыба-игла, и даже попадается лосось, слишком увлекшийся охотой. Здесь же среди людей ходят вороны, чайки, бакланы. И даже кошки. Все пользуются случаем. Жизнь скудна, и любой съедобный кусок не может быть лишним.