Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

9 апреля 1948 года, ранним утром, когда в окрестных селениях еще не пели вторые петухи, когда заря едва осветила землю, вооруженные автоматами и карабинами боевики группы «Иргун», которой командовал Менахем Бегин, с трех сторон ворвались в спящую палестинскую деревню Дейр-Ясин и начали убивать «все дышащее» в ней: мужчин, женщин, стариков, детей, скот, собак, кошек, птицу.

Грохот от взрывов гранат и стрельбы, крики объятых ужасом женщин и детей, неистовый лай и визг собак разбудили окрестные арабские и еврейские селенья. Люди выскакивали из домов, собирались на окраинах, таясь в тени смаковниц и апельсиновых деревьев, вглядывались в сторону деревни Дейр-Ясин, откуда и доносились эти страшные звуки, не понимая, что там происходит.

Грохот разрывов, стрельба и крики продолжались недолго. Затем все стихло так же неожиданно, как и возникло. Издалека какое-то время было заметно движение множества каких-то людей в сторону Иерусалима, но и оно вскоре прекратилось. Но там, где на холме едва проступали очертания деревни Дейр-Ясин, на фоне неба стали видны столбы дыма и отблески пожаров.

Только когда солнце поднялось над древними холмами, мужчины из близлежащих арабских и еврейских селений, вооружившись чем попало, осторожно двинулись к деревне. Картина ужасного разгрома, представшая перед ними, заставила остановиться даже тех из них, кому довелось воевать в прежние годы. На тесных улочках в лужах крови лежали женщины и дети, пытавшиеся, судя по всему, куда-то убежать, у ворот своих домов застыли немногие мужчины, вооруженные кетменями, и лишь один из них сжимал в руках старинное ружье, каким воевали когда-то против турок. А еще собаки, куры, овцы. Посреди деревни лежал осёл. Из его распоротого живота вывалились сизые кишки, морда оскалена, ноги вытянуты в окоченелом порыве, а возле головы его все еще изгибалась в предсмертных конвульсиях серая кошка.

Еще страшнее открылись картины в самих домах: изуродованные взрывами гранат тела едва одетых людей, разбросанная утварь, глиняные черепки, тлеющие одеяла, ковры, одежда на самих трупах.

И на многих домах выцарапана штыком звезда Давида.

Постепенно все стянулись к деревенской площади, к дому мухтара (старосты).

— Это сионисты! — воскликнул кто-то звенящим от ненависти голосом.

И толпа начала делиться — на евреев и арабов.

— Да, это сионисты, — подтвердил старый еврей с длинной бородой и пейсами. — И мы в ужасе от содеянного ими. Мы всегда жили с вами в мире и согласии. Как добрые соседи. Мы против насилия. Поверьте мне, старому еврею!

Но в глазах арабов горела ненависть и только ненависть.

Когда евреи ушли, арабы собрали убитых на площади. Не было ни одного дышащего среди изуродованных тел. Всего насчитали убитыми 254 человека.

Весть об этом страшном побоище быстро распространилась по всему Арабскому Востоку, а палестинцы, объятые ужасом, кинулись бежать в Ливан, Сирию, Иорданию, Египет, и у всех на устах было всего два слова: «Дейр-Ясин!», которое вскоре превратится в знамя, зовущее к отмщению.

Через месяц на землях Палестины было провозглашено государство Израиль.

Буквально на другой день это государство официально признал Советский Союз.

Но арабский мир не смирился, и некоторые его страны послали против Израиля свои войска. Израиль бы не выстоял, если бы Сталин не распорядился продать ему оружие. Арабы войну проиграли, но нельзя выиграть войну против униженного и оскорбленного народа, и война, приняв другие формы, шагнула в будущие десятилетия. СССР от этой победы Израиля ничего не выиграл: тот не стал его союзником, хотя самого Сталина долго еще чтили там за оказанную поддержку…

Зато Израиль, опираясь на еврейских банкиров, обрел себе могущественного покровителя в лице США, которая, войдя во вкус, решила править миром, предоставив Израилю по-своему решать вопросы взаимоотношений со своими соседями.

Однако больше всего проиграли евреи СССР: был распущен еврейский антифашистский комитет, а его руководство арестовано, были закрыты еврейские газеты и журналы, борьба с космополитизмом обрела второе дыхание. Правда, 37-й год не повторился: и время было другое, и Сталин стал другим. Тем более что на первый план в СССР вдруг выдвинулся «русский вопрос», затмивший собой «вопрос еврейский». Но «русский вопрос» возник в партийных верхах СССР, а «еврейский» продолжал тлеть и время от времени взрываться за его пределами, втягивая в свою орбиту различные страны.

Мужичонка со спины выглядел лет на пятнадцать, и если бы не седые волосы, свалявшиеся и давно не стриженные, да голос, скрипучий, не детский, но по-детски испуганный, то впечатление, что это мальчишка, было бы полным.

Мужичонка сидел к капитану Красникову спиной, а к капитану-особисту Обручеву боком, и тот уже с полчаса бился с ним, пытаясь получить вразумительные ответы, кто он и откуда. Мужичонка путался, врал, понимая, что его вранье очевидно для этих русских офицеров, но с каким-то непонятным упрямством продолжал выкручиваться и петлять. От мужичонки воняло давно немытым телом, заношенным бельем. Он то и дело скреб себя то в одном месте, то в другом, по-видимому, уже и не замечая этого, и чистенький Обручев брезгливо морщился и отстранялся от стола.

Керосиновая лампа под жестяным абажуром, висящая над головой капитана, освещала его льняные волосы, похожие на пух, высокий лоб и белесые брови, — остальное пряталось в тени. И только когда Обручев откидывался к стене, сложенной из дубовых плах, потрескавшихся от времени, только тогда открывалось его еще очень молодое лицо, припухлые губы, светлые усики и ровный тонкий нос, круто спадающий прямо ото лба.

В профиль капитан Обручев похож на викинга, какими их рисуют в книжках, но за то короткое время, что Красников с ним знаком, он узнал, что тот родился в сибирском городке со странным названием Ирюм, а это где-то южнее Тюмени, и викинги туда забрести вроде бы не могли. Хотя одному богу известно, кто и куда забредал по своей и не своей воле.

Мужичонку минут сорок назад взяли на хуторе, где была устроена засада, и это был, скорее всего, связник из банды Крыля. Ну, если и не связник, то, по крайней мере, человек из леса, потому что стоит глянуть на него, чтобы понять, в каких условиях он жил длительное время: завшивевший, провонявший дымом костра и прелой сыростью, которая всегда держится в бандитских схронах.

Сразу же, как взяли мужичонку, прочесали окрестности хутора, но никого и ничего не обнаружили. Впрочем, ни на что особенно и не рассчитывали, да и быстро наступившая темнота помешала. Мужичонка мог придти за продуктами, мог придти на разведку, — да мало ли зачем! — но наверняка в каком-нибудь не столь отдаленном от этих мест селении находится его семья, родственники, и вот он теперь темнит, выкручивается, врет, и все это безнадежно тупо, как может врать только крестьянин любой национальности.