Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Красников то мысленно спорил с Обручевым, то вспоминал прошлое, а когда наконец уснул, то увидел жену — как она медленно снимает с себя шелковую сорочку, при этом в комнате полно мужиков, а он, Красников, почему-то наблюдает за этим в какую-то дыру из другой комнаты… и больно ему, и душно, но ни закричать, ни пошевелиться он не может.

Отойдя немного от хутора, Микола Жупан вынул из дупла старого явора свой «шмайссер» с полупустым рожком, привычно повесил его на шею и зашагал дальше. Солдатский вещмешок с кукурузной мукой, салом и бутылью самогонки оттягивал плечи, но не радовала Миколу его добыча, совсем не радовала. Он еще до конца не осознал, что с ним приключилось на хуторе Степана Гарнюка, и, вспоминая лица молодых офицеров-москалей, время от времени передергивал плечами и хмыкал от крайнего изумления: ему казалось, что эти офицеры-москали отпустили его по своей неопытности и самоуверенности, свойственной офицерам вообще, а молодым — в особенности.

Микола Жупан за свою жизнь сталкивался со многими офицерами разных национальностей — всех и не упомнишь. Но чьи бы они ни были — польские, немецкие или русские, — все они похожи друг на друга, будто родились от одних отца-матери. Все они уверены, что за их спиной стоит такая сила, с которой не сладить никому, и никто из них не понимает той простой истины, что перед лицом Смерти человек всегда одинок, что пуля не знает ни страха, ни сомнения, что ей все равно, один ты или в окружении сотен солдат, танков и самолетов.

Миколе казалось, что он обвел офицеров вокруг пальца — и вот он снова на свободе и волен делать все, что захочет. Но почему же тогда не радует его неожиданно полученная свобода и оттягивающий плечи вещмешок? Почему так тоскливо и тревожно на душе?

Ответы на эти вопросы Микола искал не с помощью логических построений, а в совершенно не связанных между собой деталях: в скрипе табуретки, на которой он сидел во время допроса, в шраме на руке белобрысого капитана, в неожиданном «кхе!» за своей спиной и еще в каких-то мелочах.

Зря, конечно, он назвал им свою настоящую фамилию. Просто сам не понимает, как она слетела с языка. Но значения большого это не имеет: Жупанов в округе проживает много, родные его все еще в Сибири, и эти русские офицеры ничего не смогут с ними поделать, потому что это так далеко — почти на другом конце света, и только ехать туда надо много-много дней… сперва на поезде, потом на пароходе по одной широченной реке, потом по другой, тоже широкой, но не такой, и тоже очень долго. Течение у реки сильное, вода закручивается воронками, пароход древний, колесный, берега проплывают мимо еле-еле, народу на пароходе прорва, забиты все палубы и трюмы…

Микола бредет по темному лесу, но видит картины из прошлого, такого далекого, что и не верится, было ли оно на самом деле. Он вспоминает, как его и других ссыльных парней забирали на войну, как они плыли по тем же рекам в обратную сторону, но это почему-то вспоминается смутно, а отчетливо всплывает в памяти то, как плыли туда, — и это длилось так долго, что кажется, будто он в пути провел большую часть своей жизни и теперь уже никогда не остановится. Видно богу и деве Марии так угодно, чтобы он двигался и двигался… А Крыль считает, что бог тут ни при чем, а виноваты одни москали, которые захапали столько земли, что ее за полжизни не обойти, но им все мало и мало, им нужно, чтобы весь мир принадлежал одним москалям, чтобы все народы, какие есть на свете, работали на них, а они бы пановали.

Может, так оно и есть: Крыль — человек ученый, ему лучше знать. А только для самого Миколы все едино, что москали, что поляки, что немцы, что свои. Для него всякая власть — это молодые и самоуверенные офицеры. До тридцать девятого года — польские, польских сменили русские офицеры-энкеведисты, этих — армейские… Потом были немецкие и свои, местные. Но всем им надобился Микола Жупан: польским — чтобы платил подати и налоги, москалям — чтобы убивать немцев, немцам — чтобы убивать москалей, своим — чтобы убивать всех подряд, и никто из них не интересовался, что надобно самому Миколе Жупану.

Езус Мария, а ему-то совсем ничего уже не надобно: он так устал за все эти годы, что лучше всего лечь и умереть…

Но Микола не ложится, а все идет и идет… Над его головою шумит лес, шумит дождь, и шум этот то усиливается, то ослабевает. Овчиный кожух намок, тяжело давит на плечи. Ноги, обутые в драные сапоги со стертой подошвой, оскользаются на мокрой глине, натыкаются на корневища и камни, но Микола не замечает этого, как не замечает городской житель неровностей асфальта.

Когда Микола выходит на более-менее ровный участок тропы, он позволяет себе закрыть глаза и бредет в полудреме. Русские накормили его кашей со свиной тушенкой, дали стакан самогонки. Желудок Миколы давно уже не был таким полным и сытым, из него отрыгивается сивухой и лавровым листом. А на сытый желудок не хочется ни о чем думать, а хочется добраться поскорее до места и завалиться спать…

В последнее время они только и знают, что спят да спят, потому что округа наводнена солдатами и курсантами, в воздухе летают истребители, причем они время от времени выключают моторы и появляются над головой совершенно неожиданно, и если летчикам что-то кажется подозрительным, они не задумываясь кидают мелкие бомбы и открывают огонь из пулеметов. В таких условиях лучше всего отсиживаться под землей и не высовываться наружу. Тут уж не до активных действий, а лишь бы уцелеть, переждать трудные времена, хотя времена такие, что чем дальше, тем труднее. Однако Крыль почему-то уверен, что через пару недель солдаты уйдут, и тогда они свое наверстают.

Только Миколе давно все надоело и ничего наверстывать не хочется. Как, впрочем, и остальным членам их отряда, хотя об этом никто не говорит. Но иногда на людей находит что-то такое, — находит на всех сразу и без всякого вмешательства Крыля, — и тогда бери и веди, и будут жечь, убивать, лютовать, пока не иссякнет это звериное наваждение, пока не насытится желание отомстить за свою неудавшуюся жизнь, отомстить тем, кто живет жизнью другой, той жизнью, какой могли бы жить и они сами, но от которой отрезаны своим прошлым. А кто виноват в их прошлом, в том, что на каждом из них кровь и человеческие жизни? Москали же и виноваты, но повернули так, что виноватыми оказались Микола Жупан и тысячи других.

Между тем вспышки озлобления охватывают Миколу и его товарищей по несчастью все реже и реже, безразличие к себе и своей судьбе окутывает их души плотным покрывалом, через которое почти не проникают увещевания Крыля. Более того, озлобление в последнее время почему-то все чаще обращается на своего соседа. Скандалы и даже драки в отряде случаются все чаще, и Крыль, несмотря на свой авторитет и властность, ничего с этим поделать не может. До убийств еще не дошло, но два самоубийства уже были, и застрелились самые тихие и незлобивые.