Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Микола бредет по темному лесу и борется со сном. Он бы приткнулся в каком-нибудь закутке, но надо идти: он и так задержался дольше положенного, а это может вызвать у Крыля подозрение.

Семен Хмара появляется перед Миколой неожиданно, вышагнув из-за разлапистого корневища поваленного бурей дерева.

— Чего так долго? — спрашивает он.

— Сам бы сходил быстрее, — огрызается Микола.

— Як там Гарнюк?

— Все так же, — неохотно отвечает Микола, стаскивая с себя вещмешок.

Хмара принимает его, осторожно встряхивает.

— Горилки дал?

— Дал трохи.

Микола помогает Хмаре укрепить у себя на спине мешок, и они пускаются в путь. Хмара идет следом и продолжает выспрашивать, что там и как.

Степан Гарнюк, хуторянин, к которому Микола ходил за харчами, приходится Хмаре родственником. Микола видел Гарнюка мельком, видел его виновато-испуганные глаза и догадался, что Степан имеет прямое отношение к засаде на своем хуторе. Да оно и понятно: прижали, пригрозили — куда денешься? А ведь Гарнюк хорошо знает лес и знает место, где находится схрон отряда Крыля. Так что если Микола сделает вид, что с ним на хуторе ничего не приключилось, Крыль не уведет отряд в другое место, на запасную базу, что километрах в десяти от этой, солдаты не сегодня-завтра будут здесь, и тогда у Миколы не останется никаких шансов, о которых говорил белобрысый москаль-офицер. А Микола согласен на что угодно, даже на тюрьму, лишь бы снова когда-нибудь очутиться в сибирском селе под названием Островки и увидеть свою жену и детишек, своих родителей… если они живы. А там, бог даст, выпадет воля, и они все вместе вернутся на Львовщину, станут крестьянствовать, как до войны, пусть даже и в колгоспе… чтоб ему было пусто!

Сонливость Миколина куда-то подевалась, и он лихорадочно соображает, как ему поступить. В его беспросветной жизни забрезжило, он готов поверить, что все обойдется, если последовать совету офицера-москаля… то есть просто русского офицера… офицера, одним словом. И не такие уж они звери лютые, а тоже люди как люди, молодые только и самоуверенные. Видать, жизнь их не мяла так, как она мяла Миколу и его товарищей.

Впрочем… Впрочем, какие они ему товарищи! Тот же Хмара, например. Хмара в батальоне СС, в котором они служили вместе, лютовал без всякого удержу. И потом, когда немцы ушли — тоже. Хмаре все едино, что солдат Червоной армии, что жинка какая-нибудь, что дитя малое. Нет, Хмару Миколе не жалко. Да и Крыля тоже. И всех остальных. С чего бы их ему жалеть? Если им рассказать, как Микола разговаривал с офицерами-москалями, они, не задумываясь, порежут его на куски, хотя он совсем не виноват в том, что попал в засаду, и москали, то есть русские офицеры, накормили его и отпустили. Ведь они даже не взяли с него никакой бумажки и вообще вели себя так, будто им и без Миколы известно все, что им положено знать об отряде Крыля.

— Ты, видать, у свояка моего и наелся, и горилки хлебнул, — с завистью говорит Хмара, шагая вслед за Миколой. — А я тут замерз, тебя дожидаючись.

Хмара явно хочет, чтобы Микола дал ему хлебнуть из бутылки, но не говорит это напрямую, потому что знает: все добытое они должны до последней капли и крошки принести на базу, а там все будут ревниво следить, не попользовались ли они харчами дорогой.

Еще через час Микола Жупан и Хмара спускаются в глухую лощину, и тут, на подходе к базе, их встречают двое — это на тот случай, если Жупан с Хмарой приведут за собой хвоста. Один из встречающих остается на месте, остальные идут дальше. Обычно постов отряд не выставляет, а лишь в том случае, когда кто-то отлучается с базы по заданию: москали хитры и коварны, от них можно ожидать любой пакости.

Едва Микола разделся, а принесенные харчи были выложены на стол, как из своего закутка высунулся Крыль и поманил его к себе пальцем. Здесь, в закутке, отгороженном от остальной землянки бревенчатой стеной с массивной дверью, хранятся ценности, деньги, документы и боеприпасы; здесь у Крыля спальня и кабинет.

Микола переступает порог закутка и по знаку Крыля плотно прикрывает за собой дверь. Некоторое время он стоит и жмурится от яркого света керосиновой лампы, потом садится на лавку у стены, складывает на коленях руки, подбирает под лавку босые ноги, прицеливается взглядом в сучок на одной из досок стола и начинает этот сучок изучать.

Крыль сидит напротив на своей лежанке. На нем грязное исподнее, на плечи наброшен бараний кожух. С минуту он сверлит Миколу черными глазами из-под кустистых бровей. И весь он черен и лохмат, как тот леший: и волосы на голове, и борода, и усы — все курчавится и топорщится в разные стороны. Только крючковатый нос высовывается из волосатой черноты, как клюв у филина.

За глаза его так и зовут: Филин. Крыль знает о своей кличке и, похоже, гордится ею.

В черных глазах Крыля светятся яркие точки, и Миколе кажется, что тот видит его насквозь. Но обычного страха он почему-то перед своим командиром не испытывает, словно заручился защитой офицеров-москалей, и когда Крыль начинает его выспрашивать, что он видел и слышал, что делал на хуторе, как шел туда и обратно — все шаг за шагом, минута за минутой, — отвечает на его вопросы уверенно и дотошно.

— Ну а в поведении Гарнюка ты ничего такого не заметил? — спрашивает Крыль, приближая в Миколе свое лешачье лицо.

Микола делает вид, что вспоминает, морщит лоб и наконец говорит, пожимая плечами:

— Та вроде ничого такого… Даже не торопил дюже, як то всегда було.

— Шо так?

— Та я так думаю, шо, як я вже докладал, рота пограничникив пишла до Мовчаны, а бильш в округе никого немае. Гарнюк гутарил, шо зеленофуражечники обложили курень Нескиды. Ще гутарил, шо офицера-москали гутарили, шо силов у них на усих зараз немае.

— Прямо так они при Гарнюке и гутарили? — недоверчиво спрашивает Крыль.

— Та ни-и. Вин гутарил, шо у них рация и шо вони по той рации связувалысь со своим начальством, а вин чув… скризь стенку. А там кто ж его знае.

— Так, гутаришь, вчера враньци и пишлы?

— Прямо вот як развиднялось, так зибралысь и пишлы.

— А может, и не пишлы, а сховалысь у лесочке и нас, дурней, поджидают?

— Кто ж их, москалей, знае. Мабуть, и сховалысь. Я ж не проверял.

— Ну а что Гарнюк советует?

— Та ничого вин не советуе. Вин каже, шо москали першим дилом Нескиду порешат, а потим вже нас. А колы б мы шумнули туточки, то, може, и Нескиде було б трошки полегче.

— Шумнуть, говоришь? А чего москали у Гарнюка робили?

— Та ничого не робылы: ели та спали.

— Целая рота?

— Та ни-и! Взвод, мабудь.

— А что в селе?

— А чого в сели? Гарнюк каже, два милиционера в сели — вот и все.

— А не продался ли Гарнюк коммунякам?

— Кто ж его знает, — вздыхает Микола. — В середку ему не заглянешь.