Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Удушливая волна ненависти захлестнула мозг и тело Михайлы Крыля. Он с силой сжал веки и стиснул зубы, чтобы не застонать или даже не завыть во весь голос. Нервишки совсем ни к черту. Уже несколько раз ловил себя на мысли, на желании, с которым все труднее справляться: взять пару гранат и бросить за дверь, а потом смотреть, как они будут корчиться в предсмертной агонии, — до такой степени он ненавидел не только этих людей, с кем свела его судьба, но и людей вообще. И начинал бояться самого себя, бояться, что когда-нибудь не выдержит и сорвется. А ведь, собственно говоря, он и сам от них практически ничем не отличается, ничем их не лучше, разве что образованнее…

Скрипнула дверь, приотворилась, в щель просунулась бородатая рожа услужливого Олеся Вайды.

Сколько Крыль знает Вайду, он все такой же, не меняется, а мужику, поди, уже под шестьдесят. Вайда служил конюхом еще у старого Крыля, и в сороковом, не колеблясь, пошел за Михайлой в лес, хотя Вайде от москалей не только ничем не грозило, а даже наоборот: такие, как Вайда, у них становились первыми людьми и заводилами.

— Добре почивали, пан атаман, — бормочет Вайда и ставит на маленький столик миску с мамалыгой и торчащей из нее деревянной ложкой.

Свет из землянки колеблется на стенах каморки Крыля, тень от Вайды огромна и зловеща. Вайда зажигает лампу и услужливо замирает возле столика.

Михайло Крыль молча спускает ноги с лежака, трет ступни одну о другую: ноги поражены грибком, зудят постоянно. Потом вытирает руки и лицо мокрым полотенцем, приготовленным Вайдой, и садится к столу.

Крыль давно не мылся в бане, забыл, когда в последний раз чистил зубы. Иногда он становится противен самому себе. А что же говорить о тех женщинах, с которыми он, вонючий и потный, имел дело! Все мерзко, все опротивело, все бессмысленно! Пора кончать эту жизнь, пора начинать новую, пока еще есть силы и теплятся какие-то желания. Вот только в последний раз пустить кровь, чтобы помнили, чтобы ничего здесь, кроме крапивы, не росло.

От миски идет горячий пар, напитанный запахом жареного сала и лука. Почти не жуя глотая горячую мамалыгу, Крыль решает, что поведет-таки отряд в Мятицу. И выйдут они сегодня же вечером. К полуночи будут на окраине села, успеют все выведать, тихонько войдут, подожгут сельсовет, дома активистов, возьмут продукты и уйдут. На этот раз навсегда. Остается решить, какой дорогой идти к Мятице. Если его будут где-то ждать, то, скорее всего, невдалеке от хутора Степана Гарнюка. Там, где на развилке старых дорог стоит дот, построенный москалями еще перед войной, но так им и не пригодившийся. Удобнее места для засады трудно придумать. Но, с другой стороны, если москали не окончательные дураки, то должны понимать, что именно поэтому лесовики по этой дороге не пойдут. А если они это понимают, то, следовательно, засаду устроят где-нибудь на подходе к Мятице. Например, у моста или у брода через речку. Места там открытые и с одним пулеметом можно перестрелять всех. Значит, к селу надо подойти со стороны плотины. Это несколько дальше, зато вернее. Можно, наконец, отряд разделить надвое: большую часть самому повести через плотину, а меньшую послать к мосту. И вообще: лучше будет, если в этом последнем деле погибнет как можно больше его людей. Они ему не нужны, да и границу переходить в малом количестве проще. Он возьмет с собой только Олеся Вайду, человека преданного ему и безропотного. А остальные… остальные себя исчерпали. К тому же они ничего не умеют делать — только грабить, убивать, насильничать. Пусть они и не виноваты в этом, но и он, Михайло Крыль, не виноват тоже. Следовательно, греха на его душе не будет. Да и не грех это вовсе — борьба с коммунистами, а святое дело. Наконец, придет время молитвы — и он замолит свои грехи. И грехи тех, кем командовал и кто не успел замолить свои грехи сам.

Михайло Крыль ест мамалыгу и прислушивается к тому, что делается в землянке. Там тоже едят и лениво перебрасываются грубыми шутками. Не слышно только Миколы Жупана: нажрался вчера у Гарнюка и дрыхнет теперь без задних ног…

Так побывал он в лапах у москалей или нет? Уж очень вчера он был какой-то не такой: спокойный и самоуверенный. И в глазах светилось что-то… не поймешь что, но будто ему известно, что его ждет и что ждет всех остальных, будто приговор какой виделся в его глазах Михайле Крылю. И хотя Михайло знал за собой болезненную подозрительность и недоверчивость, которыми его попрекал еще Иосиф Негуда, и старался смирять их, но он знал также и то, что благодаря своей подозрительности и недоверчивости, доходящих до маниакальной мнительности, он до сих пор не попал в лапы москалей, и отряд его, хотя и уменьшился впятеро, все еще жив, в то время как другие…

Снова появляется Вайда, забирает пустую миску и ставит перед Крылем кружку с кипятком, заваренным липовым цветом.

Крыль слегка повел глазами — и Вайда склонил голову к его лицу, так что их бороды и волосы соприкоснулись.

— Что там Жупан?

— Спит.

— Одежу проверил?

— Ничого немае.

— А Хмара?

Вайда качает головой и преданно смотрит в глаза Крылю.

— Жупан продался коммунякам-москалям, — цедит сквозь зубы Крыль. — От него пахло тушенкой и лавровым листом.

— Пахло, — тихо соглашается Вайда.

Крыль кивком головы отпускает своего ординарца и, держа кружку обеими руками, пьет чай и усмехается. Только сейчас, какую-нибудь минуту назад, он понял, что мучило его все это время: странный, полузабытый запах изо рта Миколы Жупана — запах лаврового листа, который москали не жалеючи кладут в свою свиную тушенку; запах, который не перебила даже самогонка.

У Гарнюка лаврового листа отродясь не водилось, а консервы взять ему неоткуда, как только у москалей. Если же они дали ему свиную тушенку, то не зазря. Только Гарнюк тушенкой кормить Жупана не станет, значит — кормили москали, и Жупан за эту тушенку продался им с потрохами. Вот тебе и объяснение задержки, вот тебе и объяснение странного поведения всегда послушного и робкого Жупана. Ай да коммуняки, ай да москали! За какой-то час обтяпать такое дело! Но, увы, это лишний раз доказывает, что борьба с Москвой проиграна окончательно и надо выходить из игры, пока тебе на шею не накинули удавку. Свои же и могут накинуть. Но перед уходом просто необходимо хлопнуть дверью, да так хлопнуть, чтобы слышно стало не только во Львове.

Отряд Михайлы Крыля выступил на Матицу поздним вечером. В схроне, в который они уже никогда не вернутся, на столе, где бандеровцы плотно поели перед дорогой, осталось истерзанное тело Миколы Жупана, в котором еще теплилась жизнь. Но даже если москали пришли бы туда утром и успели бы застать Жупана в живых, они уже ничем ему помочь не смогли бы. Да и не дотянет он до утра — истечет кровью. Зато москали пусть содрогнутся при виде кары, постигшей отступника: выколоты глаза, отрезаны уши, язык, нос, половые органы; раздробленные кисти рук и ступни ног пригвождены к доскам стола ржавыми немецкими ножевыми штыками.