Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Что там у тебя, Михал Сергеич? — спросил Жуков, не поворачивая головы.

— Только что получены сообщения, — с некоторой торжественностью сообщил генерал Малинин. — Первое: танки нашего и 1-го Украинского фронтов встретились в районе города Кетцин, завершив таким образом полное окружение Берлина. Второе: в районе города Тойпитц завершилось окружение 9-ой полевой и отдельных подразделений 4-ой танковой армий противника. Третье: 12-я армия немцев окончательно отрезана от города и теперь никак не сможет повлиять на судьбу Берлина. И, наконец, четвертое: наши передовые батальоны вышли, как видите, к центральным кварталам города.

— Очень хорошо, — кивнул головой Жуков. И пробормотал: — Четвертая танковая…

— Что вы сказали?

— Так, ничего. Вспомнил, сколько эта самая Четвертая танковая и Девятая полевая доставили нам неприятностей под Москвой. И вот теперь пришел им конец. Всему когда-то приходит конец…

— Совершенно с вами согласен.

— А как дела у Конева?

— 3-я гвардейская танковая армия генерала Рыбалко ведет бои в южной части Берлина с общим направлением на Тиргартенпарк… — начал было Малинин, но Жуков перебил его:

— Передай Катукову, чтобы усилил нажим и вышел первым к западной окраине Тиргартенпарка. Мы не должны позволить частям берлинского гарнизона и руководителям Германии вырваться из города и выйти на тылы танковой армии Богданова. Держите постоянную связь с Рыбалко, чтобы свои своих не покрошили в этой кутерьме. И не забывайте, что, согласно приказу Верховного Главнокомандующего, Берлин берет 1-й Белорусский при содействии… при содействии! — учтите это — 1-го Украинского.

— Я все учитываю, Георгий Константинович, — склонил седеющую голову генерал Малинин.

— А что у Рокоссовского?

— Войска Рокоссовского форсировали Одер, окружили крупный узел железных и шоссейных дорог город Пренцлау, прорвав последний из укрепленных рубежей противника, и продвигаются в западном и северо-западном направлении. Судя по всему, дальнейшее наступление 2-го Белорусского фронта будет развиваться более стремительными темпами.

— Спасибо, Михал Сергеич, — кивнул головой Жуков, отпуская начальника штаба фронта.

Итак, Берлин окружен, дни фашистской Германии сочтены. То, что не удалось немцам осенью сорок первого под Москвой более чем за месяц беспрерывных атак на советские войска Западного фронта, которым командовал Жуков, удалось ему, Жукову, его армиям и армиям других фронтов всего за десять дней в ходе Берлинской наступательной операции. Правда, эти десять дней лишь завершающая часть четырехлетней борьбы, борьбы на истощение человеческих и материальных ресурсов, но они и венец этой борьбы, от которого получит свои лавры каждый, кто выжил и не согнулся за эти страшные четыре года.

Надо бы радоваться, но вот странность: он, Жуков, не испытывает радости и даже того удовлетворения, которое должен бы испытывать. Возможно, сказывается усталость, накопившаяся за сотни минувших дней и ночей, когда удачи чередовались с неудачами, и чаще всего не в силу каких-то объективных обстоятельств, а из-за ненужной торопливости, подчинения военной стратегии и тактики политическим играм, которые всегда были и остаются вне досягаемости его, Жукова, понимания, власти и влияния. Но, скорее всего, на его спокойное восприятие близкой победы воздействует и то обстоятельство, что финал войны в целом всегда представлялся ему именно таким, и долгое ожидание этого финала притупило все чувства. Да и чему радоваться? Радуются лишь дураки неожиданно свалившейся на них удаче. А он, Жуков, саму удачу что-то не замечал, а вот изнуряющий труд, терпение, пот и кровь, слезы отчаяния, озлобленность и решимость — этого было сколько угодно.

Из монотонного грохота, то поднимающегося вверх, то слегка опадающего, вдруг выделились редкие удары такой тяжести, что они отдавались даже на большом удалении дребезжанием оконных стекол, стакана с недопитым чаем на краю стола, возле которого стоял Жуков. Это била крепостная артиллерия, установленная на железнодорожных платформах. Полутонные снаряды рвались где-то в центре города, а это означало, что немцы все еще дерутся отчаянно.

На что они рассчитывают? На ссору между союзниками? На удары извне тех своих армий, которые спешно снимались с Западного фронта, открывая дорогу на Берлин американцам и англичанам? Не придут уже те армии к Берлину, как нет основания верить, что союзники перессорятся и не доведут своего дела до конца. Но именно еще и поэтому надо усилить нажим и поскорее покончить с Берлином. Лучше — к Первому мая. Тогда советский народ получит двойной праздник. И Сталин говорил об этом же. Не требовал, нет, но…

Вошел член военного совета фронта генерал-лейтенант Телегин, тоже невысокого роста, тоже широкий, и тоже с выпирающим животом. Остановился, оглядываясь.

Жуков искоса глянул на него, но ничем не выдал своей неприязни: все время Сталин подсовывает ему этих своих соглядатаев. Советчики из них никакие, в военном деле ни уха, ни рыла, а строчить доносы горазды все. И потом… как быстро они раздаются вширь, эти советчики. Да и все остальные генералы тоже. За редким исключением. И отчего ж не раздаться? Едят сладко, двигаются мало, все больше сидят — либо за столом, либо в машине. Вот и обрастают жиром, как удачливые русские купцы. То ли дело русские генералы прошлых эпох: обязательно верхом на коне, впереди своих полков — при таком образе жизни жиром не обрастешь. А у немцев разве что Геринг грешит полнотелостью, остальные подтянуты и стройны, с претензией на некую породу, касту, которая формировалась ни одно столетие. Нам до этого еще далеко…

И Жуков, опустив тяжелый подбородок на грудь, с огорчением отметил, что и у него тоже слишком выпирает живот. Подумал: «Как только закончится эта катавасия, буду заниматься гимнастикой, заведу лошадь…»

Телегин между тем снял с головы фуражку, приласкал ладонью бритую голову, обежал глазами помещение, остановил взгляд на Жукове, неподвижно стоящем возле макета, подошел, широко улыбаясь.

— Только что вернулся из Берлина, — заговорил он с придыханием, точно бегал в Берлин и бегом же возвратился назад. — Жуткая картина! В центре ни одного целого здания. Правда, в Сталинграде картина была пострашнее, — поправился он. И тут же воскликнул с неожиданным для своих лет и плотной комплекции восторгом: — Но как, однако, далеко шагнула наша армия в своем мастерстве! В своем умении решать тактические и даже, я бы сказал, сиюминутные задачи, возникающие неожиданно и постоянно! Вот уж поистине: каждый солдат знает свой маневр! По-суворовски! Ах, если бы это умение да в самом начале войны! Разве мы позволили бы немцам так глубоко проникнуть в глубь нашей страны!