Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Алексей Петрович, как и некоторые другие корреспонденты центральных газет, ехал к Чуйкову: 8-я гвардейская армия которого, совместно с другими армиями, штурмовала Берлин. Это была та самая армия, именовавшаяся 62-ой, которая защищала Сталинград вместе с 64-ой генерала Шумилова. Факт весьма символичный. И не случайный. Хотя Шумиловская, теперь 7-я гвардейская, заканчивала войну в составе 2-го Украинского фронта.

— А помните, товарищ полковник, — спросил Чертков, не отвлекаясь от дороги, — как мы с вами плутали по степи в июле сорок второго? Мы еще тогда все никак не могли найти штаб 64-ой армии. Помните?

— Как не помнить, — усмехнулся Алексей Петрович, но не воспоминаниям, а тому, что Чертков каким-то чутьем всегда угадывает, о чем думает его начальник. — Как не помнить, — повторил Алексей Петрович, на сей раз без усмешки: — Мы тогда с тобой чуть фрицам в лапы не угодили.

— Да уж, было дело, товарищ полковник, — и рот Черткова расплылся в улыбке чуть ли ни до ушей. — А только я не понимаю, почему 64-я не в Берлине. Как хотите, а это очень даже обидно и несправедливо.

— Что поделаешь, мой верный Санчо Панса, но пути господние… то есть в данном случае Верховного командования — неисповедимы, и не нам, грешным, распутывать петли этих путей.

— Так-то оно так, а только…

Шальной снаряд истошно провыл над головой и разорвался метрах в двухстах от дороги.

— Вот черти! — воскликнул Чертков. — Пьяные они, что ли?

И все, что двигалось по дороге, зашумело и ускорило свое движение.

31 апреля и Жуков перебрался на наблюдательный пункт генерала Чуйкова. Собственно, в этом не было никакой нужды, но дело шло к концу, и командующему фронтом хотелось самому наблюдать завершающую стадию взятия Берлина, его центральных кварталов с правительственными зданиями и гитлеровской штаб-квартирой.

С наблюдательного пункта, однако, почти ничего видно не было. Все пространство затянуто дымом горящих зданий, красные языки пламени вырываются из окон, кирпичная пыль, поднятая бомбежкой и артиллерийскими снарядами, придает дыму кровавый оттенок. Дышать нечем, из глаз льются слезы, лица черны от сажи, першит в горле, донимает сухой кашель.

И тут сообщение о том, что какая-то немецкая танковая часть прорвалась через наши позиции в районе Тиргартен-парка и двинулась на запад.

Чуйков, доложив Жукову об этом сообщении, вопросительно уставился в его глубоко упрятанные глаза.

— Кто у нас там? — спросил Жуков, заглядывая в карту, лежащую на снарядном ящике.

— 2-я гвардейская танковая армия Богданова. И части 1-го Украинского фронта, — ответил Чуйков.

— Свяжи меня с Богдановым.

Через минуту Жуков уже говорил с командующим танковой армией Богдановым:

— Семен Ильич, там через твои порядки прорывается какая-то танковая группа немцев. Не исключено, что среди удирающих из Берлина находится Гитлер и вся фашистская верхушка. Твоя задача — костьми лечь, а группу уничтожить или пленить. Все трупы выявить на предмет опознания. Но главное — не дать им уйти на запад, к союзникам. Ты меня понял?

— Так точно, Георгий Константинович. Будет исполнено. Мы уже преследуем эту группу, создаем на ее пути заслоны. Хорошо бы поднять штурмовики и пикировщики, чтобы они ее как следует потрепали.

— Так свяжись с авиаторами! Или у тебя связь не работает? — вскипел Жуков.

— Связь работает, товарищ маршал. Свяжусь сей же момент.

— Все! Действуй! — приказал Жуков и отдал радиомикрофон офицеру связи. Проворчал, ни к кому не обращаясь: — Все ждут, когда ткнешь носом, а сами… Провороним Гитлера — стыд и позор. — И уже Чуйкову, показывая на окно: — Что они у тебя там возятся?

— Очень сильное сопротивление, Георгий Константинович.

— А ты что ожидал? Пусть авиация раздолбает там все в порошок. Подтяни тяжелую артиллерию. Нечего нашими солдатами их улицы мостить.

Через какое-то время со стороны центральных кварталов заухали тяжкие взрывы, под ногами заходил пол, с потолка посыпалась цементная и кирпичная крошка. Жуков с опаской глянул на потолок, но ничего не сказал, продолжая всматриваться в красноватую мглу, затягивающую лежащие впереди развалины. Можно себе представить, что там творится.

Бомбежка продолжалась около часа. Самолетов не видно, слышался лишь подвывающий гул моторов. Затем все стихло.

— Ладно, поеду к себе, — сказал Жуков Чуйкову. — Смотреть тут у вас не на что. Эк вы тут напылили как. В Монголии, во время песчаной бури, и то дышать было легче. Заканчивайте, не тяните.

Вернувшись в штаб, Жуков доложил Сталину, что дело идет к развязке.

— Думаю, к завтрашнему утру закончим, товарищ Сталин.

— Не спешите, день-два ничего не решают, — ответил Сталин. — Завтра у нас праздник, военный парад. Без особой нужды не звоните: хочу отдохнуть.

Но в четыре утра Жукову позвонил Чуйков и сообщил, что к нему на КП прибыл начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс и сообщил о самоубийстве Гитлера, а также о том, что Геббельс, ставший канцлером после Гитлера, и Борман, председатель нацистской партии, уполномочили его вести переговоры о перемирии.

— Подожди у телефона: позвоню в Москву, — ответил Жуков.

Сталин спал. Начальник охраны будить его не хотел. Жуков настаивал:

— Прошу разбудить. Дело срочное и до утра ждать не может.

— Доигрался подлец, — произнес Сталин, взяв трубку. — Жаль, что не удалось взять его живым. Пусть с немцами встретится ваш заместитель Соколовский. Передайте ему: никаких переговоров. Безоговорочная капитуляция — и только. И проверьте, точно ли Гитлер мертв. Может, сбежал.

— Проверим, товарищ Сталин.

— Впрочем, пусть этим занимается «Смерш». У вас и своих забот хватает.

Дивизия полковника Матова была введена в сражение за Берлин 27 апреля, когда войска Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов уже миновали пригороды Берлина, прорвав городской оборонительный обвод, и завязали бои среди густо застроенных городских кварталов.

Командующий корпусом генерал-лейтенант Болотов держал свой командный пункт в старинном трехэтажном доме на окраине Берлина. Дом, окруженный всякими подсобными строениями, стоял в густом парке, почти не пострадавшем от бомбежек и артобстрелов. А вокруг, куда ни глянь, теснились танки и самоходки, на броне которых сидели чумазые танкисты и равнодушно взирали сверху на проходящие мимо пехотные роты. Зенитные батареи таращились в небо задранными вверх длинными стволами: время от времени в воздухе появлялись одиночные немецкие самолеты, взлетающие с берлинских аэродромов. Среди деревьев горбатились на «студебеккерах» зачехленные «катюши», возле них торчали часовые. На одной из аллей тяжелые гаубицы методично били в сторону густого облака пыли и дыма, весящего над городом. Поодаль, на зеленой лужайке, сидели сотни две-три пленных немцев, в основном мальчишки и старики из фольксштурма, посреди них стояла походная кухня, длиннотелый повар-армянин в сером от грязи колпаке раскладывал кашу в подставляемые пленными миски и котелки. В воздухе кружились пепел и сажа, оседая на деревьях, на траве, на людях и машинах.