Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Объедки закончились. Сначала — объедки, потом и еда закончится? Крысы живы, пока есть люди, не будет людей — не будет и крыс.

Фроська помнила, как сходились в этом дворе совсем недавно мужики за домино. Еще раньше — резались в городки… Давно это было? Нет же! Сейчас все смотрели друг на друга исподлобья и внимательно следили за тем, кто как живет; какие у кого доходы, — зависть стала вдруг национальной чертой.

Если у тебя, здорового мужика, нет женщины, значит, у кого-то их две…

Люди не верили друг другу. И почему-то ждали друг от друга только гадостей. Те, кто не приучены к самовыживанию, выкинули на улицу своих собак. Сколько их нынче, новых беспризорников! Фроська презирала собак; собак она боялась еще больше, чем людей; они, сволочи, как увидят крысу — тут же догонят и разорвут на части. И хотя все они, все эти обиженки — чау-чау, пудели и огромные черно-рыжие колли не были приспособлены жить во дворе и совершенно ничего не умели, дворняги охотно принимали их в стаю.

Из дорогих ошейников этих подкидышей торчали записки с их кличками-именами: добрые люди, возьмите в семью… накормите собаку! У прежних хозяев не было денег. Собак, чтобы выкинуть, увозили в центр, где живут люди побогаче. Народ не понимал, что теперь вообще все изменилось: в околокремлевских дворах новых русских бедных еще больше, чем в далеких-далеких «спальных» районах, ибо, в отличие от интеллигенции, трудовой люд всегда как-то прокормится…

Холодно на улице, Фроська спряталась во дворе и глазела на звезды. Сегодня повезло: сдохла дворняга Джильда, сдохла на морозе, не завоняла, мясо хорошее, кости хорошие, прелесть!

В щелочку Фроська видела, как Джильда умирала. В ее теле незаметно проступила безвольная гибкость смертного сна, глаза закатились, она вдруг вздрогнула, перевернулась на снегу, и — все, вот она, смерть. Явилась!

Фроська так хотела жрать, что не жалела о Джильде!

Если и жалела она кого-то, то только себя.

Взошло волчье солнышко — луна; помойка украсилась бледно-серым светом, чуть разбавившим густые ночные чернила.

Фроська рвала Джильду на части и чувствовала себя победителем: Джильда обледенела, кажется, ты глотаешь не мясо, а снег, но ледяное мясо — это все-таки мясо, а не бетон, то есть — почти деликатес.

И в этот момент во Фроську вмазался булыжник.

Таким булыжником можно убить человека, а Фроське много надо… что ли?

Взрыв, только без шума; Фроська отлетела метра на два, не меньше, и распласталась на снегу, выбросив лапы.

Она успела заметить, как к Джильде бросились двое бомжей, мужик и женщина, одетая, как мужчина.

— У-у! — орал кто-то из них… это был крик нечеловеческой радости.

Потом Фроська ничего уже не слышала. Сразу, вдруг, пришла тишина.

У нее есть имя, у этой тишины: смерть.

Она ведь знала, что ее убьют…

Встреча с Ельциным состоялась только на следующий день — 16 ноября 1991 года.

С утра Президент России гулял по тропинкам Завидова с Борькой, своим внуком. Они очень любили друг друга — дед и внук.

Михаил Сергеевич ненавидел охоту, потому здесь, в Завидове, было жуткое запустение. На дорожках то там, то здесь пробивались — через плиты — кустики живой травы.

Лес смотрелся ужасно; колючий, наполовину высохший, мокрый, хотя день был вроде бы солнечный и прогуляться — хотелось.

— Деда… — Борька тянул Ельцина за рукав. — Бог есть?

Ельцин остановился.

— Не знаю, слушай, — честно ответил он. — Очень хочу, шоб был.

— Дед, а если Бог есть, он на каком языке говорит? — напирал Борька.

— Ну, в России он… говорит по-русски, ш-шоб его понимали, значит, — уверенно сказал Ельцин. — А как еще?

— А в Америке?

— В Америке… Давай я тебя познакомлю с ним. Хочешь? Сам спроси.

Борька опешил:

— А ты с ним знаком, дед?

— Я… — хитро сощурился Ельцин, — я… со всеми знаком. Даже с Папой Римским. А с ним — самые добрые рабочие отношения.

— А это что за папа? — не понял Борька.

— Он? Всем итальянцам Папа.

— А нам-то он что? Мы ж не итальянцы.

— Правильно, Борис. Но дружить надо со всеми. Когда дружишь — легче жить.

— Деда, — Борька еле поспевал за Ельциным, — а если Бог есть, ты тогда зачем нужен?

— Как это… з-зачем? — опешил Ельцин. — Я — ш-шоб управлять.

— А Бог?

— Он контролирует.

— Тебя?

— И меня тоже… Всех. А как иначе, понимашь? Как в стране без контроля?

— Дед, — Борька за ним еле поспевал. — А зачем тебя контролировать? Ты что — вор?

— Почему… вор? — удивился Ельцин.

— Как это почему? Вон у тебя охрана… Как в кино. У воров. Значит, прячешься. А чего прятаться, если ты не вор?

…Никогда и никому Президент России Ельцин не признавался, что у него есть тайная мечта: он хотел, очень хотел, чтобы народ сам бы, по собственной воле, поставил ему в столице памятник.

И чтоб фонтаны вокруг памятника. Со всех сторон!

Лучше — в сквере Большого театра. Или вместо Карла Маркса. Редко кто так ненавидел Россию, как Маркс. А сколько гадостей сказал о России Энгельс?

Коммунист, победивший коммунистов. Памятник — как покаяние тех, кто травил и унижал его все эти годы. Кто смеялся над ним после Успенских дач, кто злобно шипел ему в спину, когда он положил на трибуну свой партбилет… — покаяние тех, кто не верил в него, в Ельцина.

— Пойдем, Борька, домой. Нагулялись уже.

— Дед, а охрана — это твои слуги? — не отставал внук.

— Почему слуги? Они… — Ельцин запнулся, — они… мои друзья.

— А че ты тогда на них орешь?

— Я ору?..

— Ну не я же… — Борька недовольно посмотрел на Ельцина.

— А-а… ш-шоб знали, понимашь…

— Они не знают, что ты Президент?

— Ну… — Ельцин остановился, — ну, шоб не забывали!..

— А забывают? — обомлел Борька.

— Ну-у… пусть помнят, короче говоря!

Ветер поднапрягся и вмазал по старым соснам. Они обиженно затрещали — уже из последних сил.

Неприятная особенность Ельцина резко, на полуслове, обрывать любые разговоры, даже с собственным внуком, была известна всем: Ельцин вдруг замолкал, предлагая подождать, пока он обдумает свои мысли.

Разговор с Шапошниковым, Баранниковым и Грачевым был назначен на час дня.

Ельцин решил говорить все как есть: на самом деле он побаивался своих генералов, особенно Грачева, больно уж Грачев шустрый, но интуиция ему подсказывала, что генералы боятся его еще больше, чем он боится их.

Да, солнышко шпарит по-весеннему, каждая елка — как Бахчисарайский фонтан, снег мгновенно, на глазах превращается в капель, красота неописуемая…

Ельцин тяжело поднялся по ступенькам каменного дома и открыл дверь. Первым вскочил Грачев, полулежавший в кресле:

— Здравия желаю, товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Боевое дежурство идет по установленным графикам, сбоев и нарушений нет. Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам генерал-полковник Грачев!