Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Трудно, трудно в России без самозванства; Александр Исаевич всегда звал себя сам — на работу, на создание, на подвиг. На каторгу. Он знал, что он творит подвиг, знал, что — Иван Денисович» — подвиг, «Архипелаг» — подвиг, а «Красное колесо» — дважды подвиг!

Он звал себя на труд. И хотя «все мы умираем неизвестными», Александр Исаевич не сомневался: жизнь равняет людей, смерть выдвигает выдающихся!

Смерть в России всегда показывает человека.

Умрет, так узнаем…

А почему же… не при жизни? Кто ответит на этот вопрос?

В доме было очень тесно. Дом уютный, американский, продуманный, на семью, а тесно: Александр Исаевич наскоро одевался и выходил во двор — пошептаться с забором, пик он говорил…

Этот забор, живую изгородь, Александр Исаевич любил даже больше, чем свой письменный стол. Тут, за забором, ему было хорошо и комфортно, легко; он мог неделями, да хоть бы и месяцами не выходить на улицу. Зачем ему люди, — так ведь и улицы в Кавендише мало похожи на улицы. — Кругом лес, сплошной лес, хотя лес в Америке больше похож на парк культуры и отдыха!

Американские города на границе с Канадой — это в самом деле окраина страны. Жизнь в Кавендише… машины, рестораны — только в центре города, но в ресторанах Александр Исаевич всегда находил «душевное запустение» и бывал в них только от случая к случаю.

Почему все издатели — барыги?

Он ходил вдоль забора (здесь, за забором, ону себя) и разговаривал — молча — с самим собой…

Старик и его забор… — за ним, за его забором, чужой мир.

Бешеный и страшный. Чужой, совсем чужой. Он ведь не знал — насколько чужой. Как можно было убить Солженицына? Никак. Или сослать в Америку.

Так ведь он сам себя сослал…

Нашел же — куда!

Он сразу признал этот мир, Соединенные Штаты, не настоящим. И спрятался от Америки — за забором.

Мир, в котором копится — изо дня в день — злость. Где все предопределено заранее. Наперед. Кем? Неизвестно. Но — раз и навсегда.

Когда его выгнали из СССР, он очень хотел поселиться в Норвегии, на фьордах. Но он был обязан сохранить себя. Норвегия, если бы СССР развязал войну с Англией (Солженицын не сомневался, что война с англичанами будет вот-вот), Норвегия стала бы первой, самой легкой добычей Брежнева и Андропова. («Почти нельзя было выбрать для жительства более жаркого места, чем этот холодный скальный край, — записывает он в дневнике. — Я понял, что в Норвегии мне не жить. Дракон не выбрасывает из пасти дважды…»)

Все его мысли сейчас далеко-далеко, в Петрограде: «Если позван на бой, да еще в таких превосходных обстоятельствах, — иди и служи России!..»

Отшельник: да, отшельник. Моисей в бескрайней пустыне. За Моисеем шла толпа измученных евреев. Пустыня — это космос; Александр Исаевич не сомневался, что там, за его спиной, тоже стоит толпа, но они, эти люди, его знакомые и незнакомые друзья, совершенно не обязаны его видеть, ибо он в самом деле отшельник, таков невидимый стержень его жизни…

Он знает, от кого он ушел.

От Советской власти.

Или — ото всех?

Рейган, Президент страны, давшей ему приют (и большие деньги), пригласил его однажды в Белый дом. В ответ Александр Исаевич отправил телеграмму: если вы, мистер Президент, будете в Вермонте и выберется у вас свободная минута — пожалуйте в гости. Наташа пирог испечет!

Тайна как введение в его литературу, не в книги, нет, — в его труды. В его «узлы». В труды великого каторжника.

«Только твои слова будут памятником этих лет, больше сказать некому…»

Холод, дурацкий холод! Ничто так не портит пейзаж, как пурга. И пронизывающий ветер. Иногда Александру Исаевичу казалось, что забор в Пяти Ручьях — это не забор (да он и на забор-то не похож), а живое существо, совсем-совсем живое — внимательно, пристально за ним наблюдающее.

Он знал, что однажды уже был ему срок: умереть. Смерть приходила за ним. Но остановилась — вдруг — на пороге. Сроки отодвинулись. Огромную, с куриное яйцо, раковую опухоль кто-то… кто? намертво обшил — со всех сторон — такой «кожей», что даже метастазы, ловкие, сильные метастазы, не сумели ее разорвать…

Такие подарки просто так не делаются; теперь Александр Исаевич не сомневался, что жить он будет долго, жить и писать, у него — миссия: разобраться с дьяволом, Владимиром Ульяновым по кличке Ленин.

И покатилось его «Красное колесо»…

…Забор, забор — такое ощущение, он, этот забор, и его сейчас перегородил пополам!

Дьявол выскочил непобежденным.

Да-да-да: «Красное колесо» теряет сюжетное равновесие, и Александр Исаевич отлично видит все сюжетные перепрыги. Требуется время, год… не меньше, чтобы еще раз капитально пройтись по тексту, многое убрать, сократить, переделать… целые главы на самом деле… то есть — чистить, чистить, чистить…

Где же его взять, год-то?

— как говорил Твардовский!

И — не отвлекаться. Главное: не отвлекаться.

Как? Как?! Какая же сила нужна, чтобы не отвлекаться? Ведь там, в Москве, опять роется могила России. Со всей страны летят в Вермонт письма: «кто честно работает, Александр Исаевич, тому теперь в России делать нечего; если честно — значит, ничего не заработаешь», «от нас нынче вообще ничего не зависит», «вокруг — только поклонение зеленым бумажкам, а нравственно лишь то, что выгодно…», «откуда эти хлопцы сразу стали миллионерами, с чего?» — и т. д. и т. д.

Много писем. Сотни! И все они написаны будто одной рукой.

Одной бедой.

Нет, никогда Александр Исаевич не поставит рядом Гайдара и Ленина, не тот у младореформаторов рост. Но в чем — то они очень схожи, Гайдар и Ленин: в том, как фанатик, не ведающий государственной ответственности, влекомый призрачной идеей, уверенно хватается за скальпель и кромсает тело России.

Р-раз, р-раз, р-раз!..

«Доживем ли, Александр Исаевич, чтобы наука ценилась больше торговли?» — спрашивает физик из Новосибирска. «Дети в школах падают в обморок от голода», «обрушились беды, от которых Россия может и не оправиться» (бухгалтер из Братска), «власть делает безмерные глупости», «девочки с 12 лет идут в любовь…»

Стон и отчаяние повсюду.

И какие — стон и отчаяние…

Как перед смертью.

Если там, в России, люди (многие, на самом деле) серьезно относятся к таким господам, как Жириновский… это же Дуремар из «Золотого ключика», в фильме Нечаева его замечательно играл Сергей Мартинсон… — если люди, серьезно относятся сейчас к таким вот персонажам, значит, в стране действительно произошел (с чего только?) перескок к повальной глупости.

Вчера из Москвы, от верных людей привезли два пухлыхтома — какой-то Караулов, малый темный, неизвестный, но подозрительно везде вхож; его разговоры-интервью с разным народцем, от Кагановича, Семичастного и Чурбанова до Ельцина и Мамардашвили.