Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Тихо, на цыпочках, подошел Саша Марьясов, полковник из Ясенева, развернул списки:

— Ну вот же, вот фамилия… вроде бы похожая…

Руцкой долго-долго молчал, потом плюнул себе под ноги и ушел спать.

«Уволят Сашу», — догадался Алешка.

— Да, не того… транспортируем, ребята… — подвел итоги Андрей Федоров. — Обманули, гады… Будем от него избавляться.

«Неужели убьют?..» — испугался Алешка.

Белкин отобрал у Хабибулы две тысячи долларов, хотя Хабибула — кричал и сопротивлялся.

— Будешь бузить — наденем наручники, — предупредили Хабибулу Самолет приближался к Кабулу.

Утром, с похмелья, Руцкой поинтересовался, как он там, Хабибула, коньки со страха не отбросил? Начальник охраны доложил, что Хабибулу в Кабуле сдали в Красный Крест, а как он там и жив ли — никто не знает, недосуг было узнать…

Да, это так: чудо Божие потому и чудо, что его нельзя, невозможно объяснить. Но как же все-таки внимателен Господь к каждому из нас, сколько у Него сил и терпения, ведь люди так не похожи друг на друга, совсем не похожи.

Пожалуй, только здесь, на Псковщине, сохранилось старчество: драгоценное сокровище Русской Православной Церкви.

Люди, старцы, как наше прикосновение к Богу. Каждого из них. Они, эти монахи, живут только прошлым, но какое оно, их прошлое! Какая в них сила! Сотаинники… — слово волшебное, редкое; старцы — не обязательно старики; у них — особое служение и свой… особенный, родниковый русский язык.

— Все толкуют, что отец Симеон был чудотворец… — удивлялся архимандрит Серафим. — А я сколько жил рядом с ним и ничего не замечал… — просто хороший монах!..

К разговорам о своей прозорливости сами старцы относились скептически.

Отец Тихон застал последних, совсем-совсем последних, но умудрил Господь: застал.

Самый мощный, конечно, это Иоанн, митрополит Псковский и Прохоровский, старец в архиерейском сане.

Не жизнь — аскеза. Во всем. Всегда. Он был строг и редко улыбался: если Бог с тобой, ты всегда будешь счастлив!

Тридцать лет кряду митрополит Иоанн не был в Москве — ни на Соборе, ни на Синоде. Если все главные вопросы Церкви вполне можно решить и без его участия, зачем же тогда тратить время на дорогу?

Дорога всегда трата времени…

Митрополит Иоанн был искренне почитаемым. Его все уважали, даже местная госбезопасность уважала и (удивительное дело!) никогда не приставала к митрополиту с просьбами о сотрудничестве. Иоанн терпеть не мог иностранцев, особенно иноверцев, никогда с ними не встречался, за границей не бывал, Боже упаси, ибо в странах, где иная вера, нет Бога, он был в этом убежден, молиться там некому, а без Бога, без каждодневного общения с Ним, он не мог жить.

Грех всегда уходит оттуда, где есть благодать: местную «гебуху» волновали исключительно иностранцы.

Отец Тихон встал, хотел было натянуть подрясник и вдруг снова упал на кровать.

Тяжело… Не так давно он прочитал (и даже выписал) слова, совершенно его поразившие:

«И враги человеку — домашние его…»

Так сказал Иисус.

Враги человека — близкие его…

Зачем же жить тогда, если это так?

Мама, известный московский врач, умоляла:

— Роди ребеночка! И вали, сын, куда хочешь, — в джунгли, в монастырь, да хоть… в Тирану к коммунистам…

Мама не шутила: когда он сказал, что уходит в монастырь, мать и сама была как с креста снятая…

После отчаяния всегда наступает покой, а от надежды люди сходят сума!..

Государству сейчас все, все нужно: нефть, газ, рыба, лес…

Все, кроме людей. На первом плане — сырье. Люди — на втором, они тоже сырье, но другого свойства, их же нельзя, как рабов в Древнем Риме, продавать на рынках! А жаль; многие «новые русские» быстро поднялись бы на этом бизнесе…

Георгий Шевкунов, будущий отец Тихон, ушел в монастырь, когда в подъезде их дома в Москве, на Тверском бульваре, появилось объявление, набранное типографским шрифтом: «Уважаемые москвичи! Нельзя гадить в лифте и плевать на кнопки!»

Есть же последняя капля…

Именно так: последняя.

Иностранцы в толк не возьмут, символы России: Царь-пушка, никогда не стрелявшая, и Царь-колокол, никогда не звонивший. Так они же сделаны как чудо, как большие детские игрушки: страна, которая начинается со сказки!

И псковские старцы — они тоже будто из сказки. Архимандрит Серафим прожил здесь, в Псково-Печерском монастыре, почти шестьдесят лет и никогда, ни разу не покидал его стены. «Я даже помыслом боялся выйти из обители!» — делился он с послушниками.

Правда, в 44-м, в войну, бойцы Советской армии, вдрабадан пьяные, вывели отца Серафима в лес, чтобы расстрелять. Родом он был из остзейских баронов, закончил в Тарту университет, стал математиком, защитил кандидатскую, потом, почти сразу, докторскую… Узнав, что отец Серафим — немец, воины-освободители тут же решили наказать его по всей строгости военного времени.

Великое дело: одним немцем на земле будет меньше!

Монастырскую брагу солдаты хлебали прямо из фляжек.

На опушке рощи, прямо у нижних ворот монастыря, сержант с грязной медалью на груди вдруг свалился под куст.

— Сидорыч, — хрипел он, глядя на своего товарища, — пристрели попа… Я-то идти-ть уж не могу…

Сидорыч резко толкнул отца Серафима в спину, нащупал автомат, но в этот момент сам потерял равновесие, неловко пальнул куда-то в воздух, упал на землю и тут же уснул.

Отец Серафим не верил своим глазам: его убийцы спят. А главное, храп-то какой! Он задумчиво присел на пенек. Решил дождаться, пока «солдаты свободы» проснутся. Отец Серафим очень боялся их подвести. Их ведь накажут, наверное, если они его не расстреляют!

Смерть для монаха — событие очень важное, значительное, но совершенно не трагическое. Только воины-освободители были так пьяны, что и не думали просыпаться.

Ближе к ночи, когда стало уже совсем холодно, отец Серафим пришел обратно в монастырь, в свою келью. Монахи не удивились: «Господь спас!» А бойцы Советской армии исчезли так, будто их и не было вовсе: бросились, видно, догонять свою часть, не то бы записали их в дезертиры…

«Демонов немощные дерзости…»

Даже здесь, в монастыре, отец Серафим всегда жил наособицу — у Святой горки, в землянке. И на службе архимандрит Серафим стоял всегда отдельно от братьев. Весь в служении. В молитве. Крестное знамение он тоже совершал как-то особенно, незаметно, будто младенца целовал…

Служба в Псково-Печерском монастыре всегда была особенной, ибо старцы так живо и так радостно общались с Богом, что это — их таинство — передавалось всем, кто присутствовал в храме…

Отец Серафим был сильным молитвенником… — он сам назначил себя главным хранителем Псково-Печерской обители.