Томас Костейн - Серебряная чаша

Василий с облегчением вздохнул.

— Какую радостную новость ты мне принес! — воскликнул он. — Меня не покидала мысль, что я скомпрометировал всех, кто имел мужество помочь мне.

— Такое впечатление, что никто не заметил, как ты покинул зал. Все смотрели на Нерона, а когда он закончил истерику, тебя уже не было. — Ювелир протянул Василию блюдо с фазаньей колбасой, политой ароматным соусом. — Селеха даже не допрашивали. Чего не скажешь о Дарии. Но он держался молодцом. Сказал, что ничего не знает, не видел и дал клятву, что не является христианином. Кажется, Нерон начинает уже раскаиваться в своем поступке. «Мне будет недоставать моего маленького гения, — сказал он. — Я самый несчастный из людей! Я вынужден жертвовать друзьями ради государства!» Если он будет продолжать в том же духе, то я думаю ты вполне сможешь вернуться и снова добиться его расположения. Правда, он переменчив, как пантера, которой вонзилась в лапу заноза. Так что, прежде чем решиться на подобный шаг, я советую тебе дождаться более надежных доказательств его благосклонности.

— Но я собираюсь покинуть Рим как можно быстрее, — заявил Василий. — Я никогда не испытывал желания жить при дворе. А теперь больше чем когда-либо.

— Хорошо сказано, — согласился ювелир. Затем он с сожалением вздохнул. — Вот ты говоришь, что у тебя нет никакого желания жить при дворе. А вот меня тошнит от жизни, которую я вынужден вести здесь, в Риме. И мне кажется, что все евреи диаспоры такого же мнения. Они никак не привыкнут жить вдали от Храма. Конечно, нет ничего странного в том, что дети Израиля расселяются по всему миру. Им мало этого клочка земли между Иорданом и морем. И вот мы уходим в чужие города, мы становимся богатыми и влиятельными, но наше сердце тоскует, и мы несчастны. Я делаю то, что делают остальные. Окружаю себя роскошью. Мои двери отделаны черепашьими панцирями, а ручки сделаны га серебра, я ем га золотой посуды. Но сколько раз я повторяю себе, что был бы в тысячу раз счастливее, если бы жил в бедности в каком-нибудь темном домишке в Иерусалиме. А с другой стороны, если я вернусь, то тут же начну жалеть о том, что потерял здесь. Ведь тут я могу делать работу, которая очень ценится, и дело не только в деньгах. Мне не хочется потереть свою известность и уважение. Другими словами, два разных духа раздирают меня на части. Один тянет направо, другой — налево. Нет, я никогда не стану счастливым. — Он замолчал и какое-то время сидел, погруженный в свои не веселые мысли. Но вот он встряхнулся и заговорил совсем о другом: — Сегодня вечером у меня дома будет собрание… Придет Петр. Мы договорились еще давно, до твоего появления. И теперь уже поздно что-либо менять. Мне очень неловко, что здесь будет столько людей. Ведь ты по-прежнему в опасности. К тому же нам необходимо обсудить вызов Симона Волшебника. Медлить больше нельзя.

— Я видел Петра сегодня во сне. Теперь я знаю, кто он. Раньше у меня были лишь подозрения. — Василий прочел беспокойство в глазах старика и поспешил объяснить: — Я знаю, где он живет. Я целую неделю жил в доме, где он работал как простой слуга. Потом меня увезли во дворец. Но я все равно не понимаю, почему он ведет подобную жизнь.

— Вначале Петр остановился по другую сторону Тибра. Там размещается большая еврейская колония. Но прошло несколько месяцев, и действия Тижелия стали более активными. Он рассылал по всему городу своих шпионов. Не надо обладать большим умом, чтобы понять, что он хочет составить полный список христиан, живущих в Риме. В создавшихся условиях мы сочли неблагоразумным оставлять его на виду. Ведь многие знали о том, прежнем, убежище. Тогда он отправился к Ганнибалу. С тех пор он и находится там. Ни у кого даже и мысли не возникнет, что этот старик, который так услужливо ухаживает за постояльцами, не кто иной как великий Петр. — Элишам протянул руку и налил Василию вина. Вино было ароматным. От него веяло приятной прохладой. — Ты говорил о сне?.. А видел ли ты еще кого-нибудь?

— Я видел всех Его последователей во время той самой последней вечери, — ответил Василий. — Там был Иоанн. Я узнал его, потому что видел раньше во время проповеди в Эфесе. И еще… я видел… я видел лицо Иисуса. Так четко и ясно, как тебя сейчас. Он смотрел на меня и улыбался… Прошу тебя, Элишам, поверь мне! Я должен повидаться с Чефасом. Я должен кое-что сказать ему. Что-то очень важное.

Ювелир задумался.

— Я могу пообещать тебе только одно, — сказал он наконец. — Ты увидишь его. Собрание будет происходить в моем выставочном зале. Там есть специальная галерея, откуда охранники наблюдают за клиентами. Знаешь, бывают такие дамы, которые не могут удержаться при виде какой-нибудь понравившейся им вещицы и готовы украсть ее. Что поделать? Человек слаб. Так вот, ты будешь находиться на этой галерее и увидишь Петра. Я, конечно же, предупрежу его о твоем присутствии. А что касается разговора, то тут не знаю. Решать будет Петр.

Один вопрос так и вертелся у Василия на языке с того самого момента, как ювелир вошел в его комнату. Он все никак не решался задать его. Он просто боялся ответа… Но все же художник набрался мужества и спросил:

— А Юли-Юли?

Лицо Элишама помрачнело.

— Маленькая танцовщица показала небывалое мужество. И это мужество лишь подчеркивает слабость императора. Она ничего не сказала на допросе. Не назвала ни одного имени… Они не смогли вытянуть из нее ни слова.

— Но… — Василий замолчал. Он не знал, как сформулировать следующий вопрос. — Но… Неужели она смогла выдержать пытки? Разве у нее…

Элишам с грустью покачал головой.

— Нет. Разве найдется такой человек, который их выдержит? Она умерла.

— Умерла!!! — вскричал Василий. Внутри у него все похолодело от ужаса. — Как же так? Как же… Как могут жить на земле такие жестокие люди?..

— Она стала первой мученицей среди нас. Но эта участь ждет и многих других. Мы все готовимся к худшему.

Оставшись один, Василий машинально подошел к окну и уставился невидящими глазами на террасы домов, дрожавших в жарком воздухе. Но он ничего не видел и не слышал. Юли-Юли умерла, не выдав никого… Маленькое, мужественное сердце перестало биться. Маленькие ножки, которые с такой легкостью танцевали танец императорских сандалий, замерли. Им уже никогда не пробежаться по мраморным плитам дворца.

— Господь наш Иегова, — прошептал он. Горло перехватило, и он судорожно глотнул. — Я надеюсь, что ты не позволил ей много страдать!

Василий медленно поднял руку и, как бы прощаясь, помахал.

Василий устроился в галерее. Он стоял и смотрел в узкое окошко, проделанное в стене. Петр находился в нескольких шагах от него. Он сидел в углу залы, вокруг него толпились люди. Они пожирали его глазами. Тогда, во сне, Василий окончательно понял, что Чефас и Петр одно и то же лицо. Но сегодня великий апостол его потряс. Его седые волосы и борода были тщательно расчесаны, а одежда безукоризненно отстирана и выглажена. Но больше всего поразило Василия лицо Петра. Оно больше не было лицом тихого, забитого старика, работающего с утра до ночи в грязной харчевне. Теперь Василий видел перед собой настоящего вождя. Человека, который умел отдавать приказы и подчинять себе людей. Люди, стоявшие вокруг него, слушали Петра со строгими и внимательными лицами. У них был такой вид, будто сам Господь говорит его устами.