Томас Костейн - Серебряная чаша

Оторвавшись от танцовщиц, он перевел глаза на женщину, одетую в отделанное золотом платье. Волосы у нее были удивительно светлыми. Также Василий отметил, что ее нисколько не интересовали очаровательные танцовщицы на стеклянных шарах. Она едва обращала на них внимание. Ого обстоятельство не ускользнуло и от крупного мужчины, который возлежал рядом с ней на диване. Он резко выпрямился и покачал головой.

— Что же вы даже не смотрите на них, любовь моя? — упрекнул ее он. — Мне пришлось заплатить большие деньги, чтобы они пришли развлечь вас. Эти артистки приехали из далеких восточных стран.

— Нет, — томно ответила женщина — мне они не интересны. А вот мальчик — другое дело. Он очень занимает меня. Насколько я понимаю, это наш сын, верно?

Игнатий не заметил появления мальчика, поэтому тут же повернулся к Василию, улыбнулся ему и сделал знак приблизиться. Мальчик понял, что настала минута его первого и очень важного испытания. Женщина в белом не таясь стала разглядывать его, и Василий инстинктивно почувствовал, что от ее расположения будет зависеть, насколько счастливой окажется его жизнь в новом доме. Он бросил на нее быстрый взгляд, а потом потупился, решив, что ему не придется заставлять себя любить ее. Она отличалась от образа матери, к которому он привык и думал найти во дворце. Его мать была большой, полной, массивной, жена Игнатия — худощавой, даже хрупкой. Движения ее были плавными и мягкими, а голос нежным, тогда как у себя дома мальчик больше привык к визгливым крикам и подзатыльникам с оплеухами, которыми его щедро одаривали близкие.

Рожденный и выросший в торговом квартале, он, естественно, испытывал большое желание ответить какой-нибудь резкостью или грубостью, но инстинкт подсказывал ему, что, поступив таким образом, он будет потом еще долго раскаиваться. Внутренний голос велел ему вести себя скромно и уважительно по отношению к этим людям под балдахином. Он подчинился инстинкту и голосу. Переступая с ноги на ногу, мальчик с низко опущенной головой остался стоить, где стоял.

— Не бойся нас, — мягко произнесла женщина. — Подойди поближе, чтобы я могла рассмотреть тебя.

С трудом подавив желание развернуться и убежать, Василий приблизился к мачехе на ватных ногах. Впрочем, несмотря на все волнение, он из-под опущенных ресниц следил за реакцией женщины и с радостью убедился в благополучном результате. Помолчав несколько минут, женщина кивнула головой и сказала:

— Я думаю, ты будешь хорошим сыном. — Затем, повернувшись к Игнатию, она добавила: — Что ж, вы сделали хороший выбор.

Жесткие черты липа торговца смягчились. Было видно, что он рад. Довольный, Игнатий сделал знак Василию сесть рядом.

— Вот видишь, сын мой, боги оказались благосклонны к нам в этот день, — обратился он к мальчику. — Я и сам не ожидал, что тебя так быстро признают. Видишь ли, у твоей новой матери довольно… гм… своеобразный характер. Мне понадобилось почти два года, чтобы убедить ее согласиться на усыновление. А тебе удалось завоевать ее благосклонность за две минуты.

Успешно справившись с первым испытанием, Василий снова был смущен. Он не знал, как вести себя за столом и есть полулежа в неудобной позе, ведь он привык поглощать пищу безо всяких церемоний, сидя просто на полу. Впрочем, стол был уставлен таким количеством аппетитных блюд, что он поборол робость. Его все удивляло в здешних порядках. Например, то, что толсто нарезанные ломти холодной говядины не были розданы едокам или хотя бы пересчитаны. Или то, что он может есть всего вдоволь — и прекрасные зрелые финики, и сочные медовые пироги. Вино из кувшинчика, поставленного для охлаждения в глубокое блюдо со льдом, оказалось прекрасным на вкус. Краем глаза Василий следил за своей новой матерью, стараясь подражать ее движениям, и это избавило его от массы неловкостей.

После ужина в комнату вошел молодой римлянин, доложивший о том, что пришли люди, которые хотят видеть хозяина. То, что слуга был римлянином, Василий понял по его резкой и быстрой жестикуляции и отрывистому акценту. Торговец неохотно поднялся, заметив:

— Знаешь, Квингий Анний, иногда мне кажется, что единственный раб в доме — я сам, а мой тиран — ты.

— Зато мне кажется, что Квингий Анний не только никогда не ест, но и не спит, — безразлично вставила Персея, жена Игнатия. — Он вечно чем-то занят и озабочен.

На город опустилась ночь, и яркие звезды высыпали на черном небе. Василию было очень интересно посмотреть на город с такой высоты. Он поднял глаза на новую мать, которая после обильного ужина задремала, откинувшись на подушки, а потом решился почтительно обратиться к ней:

— Позволено ли мне будет посмотреть на город с балюстрады?

Женщина тут же встрепенулась, плеснула себе в лицо благоухающей воды из чаши, инкрустированной драгоценными камнями, которую услужливо протянул ей один из рабов. Она снова посмотрела на Василия и ответила:

— Хорошо, только будь осторожен. Здесь так высоко, что, когда я гляжу вниз, у меня перехватывает дыхание и кружится голова.

Василий, привыкший играть на крышах своего бедного квартала, перепрыгивая с одной на другую, не мог упустить редкую возможность взглянуть на мир с высоты.

Волшебный пейзаж Антиохии в багровых лучах заходящего солнца затронул в душе мальчика струны будущего художника. Богатые соседи Игнатия тоже проводили вечера на террасах своих домов. Трепещущие язычки пламени зажженных ламп напомнили Василию светлячков. В этом колеблющемся свете он рассмотрел дорогое убранство комнат и столы, заваленные снедью. Поднявшийся к вечеру ветерок доносил до мальчика букет пьянящих запахов окрестных садов. А подняв глаза к небу, он признался себе, что звезды отсюда кажутся ближе, крупнее и светят ярче.

Рабы начали убирать со стола, и Василий заметил, что одна из служанок — девочка на год-два старше его, продолжая заниматься уборкой, украдкой рассматривает его. Девочка была красивой. Воспользовавшись минутой, когда Кастор, отдавая распоряжения насчет серебряных блюд, повернулся к ней спиной, она улыбнулась Василию. Мальчик слегка растерялся и позволил себе ответить лишь слабым, неуверенным движением губ. Но и это подобие улыбки придало девочке смелости, и, осторожно скользнув к балюстраде, она прошептала на одном дыхании:

— Кастор отстегает меня плеткой, если заметит, что я разговариваю с тобой. Но мне наплевать — он не раз бил меня. Я могу постоять за себя: у него на теле тоже остались следы — следы моих зубов. Он скотина, грязная скотина…

Через несколько минут, убедившись, что ее маневр остался незамеченным, девочка вновь приблизилась к балюстраде, извиваясь легким тельцем, словно змея, и покачивая худыми бедрами. Она улыбнулась и сказала Василию: