Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Остановились возле старинного трехэтажного дома. Иван Спиридонович зашаркал подошвами и сообщил, что в этом доме он как раз и проживает со своими родителями и будет очень рад, если товарищ Ладушкина… — только пусть она ничего такого не подумает, избави бог! — а только его родители тоже будут рады, если она соизволит… если, разумеется, у товарища Ладушкиной нет никаких планов на этот вечер…

Говорил учитель совсем не так складно, как на уроках, но Зинаиде была приятна эта нескладность, она с нежностью смотрела на Ивана Спиридоновича, и ей почему-то очень хотелось снять с него очки и шляпу, погладить по редковолосой голове, наполненной всевозможными знаниями.

Они поднялись на второй этаж по широкой лестнице, еще сохранившей следы от лежавших на ней когда-то ковровых дорожек. Иван Спиридонович, путаясь в полумраке лестничной площадки, долго не мог попасть в замочную скважину ключом, хохотнул сам над собой, махнул рукой и нажал кнопку звонка.

Дверь открыла пожилая женщина в длинном до пят черном бархатном платье, с гладко зачесанными назад темно-каштановыми волосами, уложенными в старомодный узел. Женщина, в которой Зинаида тотчас же угадала мать учителя, строго посмотрела на Ивана Спиридоновича, потом на Зинаиду, и у той от этого испытующего взгляда по спине пробежал противный холодок страха: ей, Зинаиде, еще ни разу не доводилось бывать в семьях интеллигентов, люди эти казались Зинаиде какими-то особенными, будто чужестранцами, и говорящими промеж себя на особенном языке, который трудно будет понять. Сколько себя Зинаида помнит, слово "антелигент" среди работниц и рабочих всегда звучало как ругательное, с оттенком презрения и зависти, а те из рабочих, кто доучился до инженера, врача или учителя уже при советской власти, сами себя интеллигентами не считали, а если употребляли это словцо по отношению к себе, то непременно с добавлением "рабочая", чтобы их не путали с другими.

— Входите, Зинаида… — замялся Иван Спиридонович, пропуская Зинаиду вперед, и женщина отступила в коридор, выжидающе глядя то на сына, то на негаданную гостью.

Учитель закрыл за собой дверь и только после этого представил Зинаиду матери:

— Мама, это — Зинаида… — и снова замялся и выжидательно глянул на Зинаиду.

— Серафимовна, — подсказала Зинаида, уверенная, что здесь все друг друга зовут непременно по имени-отчеству.

— Да, Зинаида Серафимовна, — подтвердил Иван Спиридонович. — Она работает на "Светлане", учится в школе рабочей молодежи… — И пояснил, точно оправдываясь: — Мы случайно встретились с нею после демонстрации, и я пригласил ее к нам.

— И очень хорошо сделал, — ласково улыбнулась женщина, близоруко щуря большие черные глаза, так похожие на глаза сына. — Меня зовут Ксения Капитоновна. — Лукаво улыбнулась, сразу помолодев: — О чем мой сын давно, видимо, позабыл.

— Ма-а-ма! — взмолился Иван Спиридонович.

— Молчу, молчу. Проходите, милая Зиночка… Если позволите, я вас так буду называть. Проходите, вы приехали очень вовремя: мы уже собирались сесть за стол… Ваня, помоги девушке раздеться… Да, вот сюда… Спиридон Акимович! Иди, встречай сына! Посмотри, какую прелесть он привел в наш дом!

Из комнаты, откуда доносился нестройный рокот голосов, вышел, гулко покашливая, высокий прямой старик в белой шапке волос, с морщинистым длинным лицом и близко посаженными глазами под лохмами черных бровей; он подпер головой дверной проем, загудел, тщательно выговаривая слова:

— Очень мило. Очень. Рад познакомиться. Как вы сказали? Зинаида Серафимовна? Зиночка? Очень приятно, милая. Очень-с. — С этими словами взял обеими большими руками руку Зинаиды и поднес к губам.

Зинаида вспыхнула и оглянулась на Ивана Спиридоновича: руку ей целовали впервые в жизни, в этом было что-то старорежимное, чужое, пугающее, хотелось, чтобы ее защитили. Но Иван Спиридонович только улыбался в усы, поглядывая на отца, лукаво, по-матерински щуря черные близорукие глаза.

— Спиридон Акимович, — послышался из комнаты насмешливый голос Ксении Капитоновны. — Не увлекайся. Помоги мне расставить посуду.

Старик, все так же гулко покашливая, попятился в комнату. Вслед за ним Иван Спиридонович ввел туда Зинаиду, слегка поддерживая ее под локоток.

Комната оказалась огромной, с высоким лепным потолком, с вылинявшими на нем рисованными амурами и диковинными цветами. Большая бронзовая люстра с хрустальными висюльками бросала по комнате веселые многоцветные пятна света, как это бывает в весеннем березовом лесу, окутанном зеленой дымкой и пронизанном косыми солнечными лучами. Длинный стол под белой накрахмаленной скатертью, в углу черный сверкающий рояль, книжные шкафы, плотно уставленные книгами с разноцветными корешками и золотым теснением, тяжелые гардины на больших окнах, старинные стулья с атласными сиденьями и спинками, голый здоровенный мужик с окладистой в колечках бородой облокотился в углу на бронзовые часы, прижимая к боку шишкастую дубину. Мужик мучительно морщил бронзовый лоб, раздумывая, что делать ему с часами.

За столом сидело пятеро: двое мужчин и три женщины пожилого возраста. Иван Спиридонович представил им Зинаиду, женщины благосклонно и важно покивали головами, мужчины подходили к Зинаиде и целовали руку, будто она была архиереем или настоятельницей монастыря. После их прилипчивых поцелуев Зинаиде казалось, что правая рука ее обожжена кипятком, ей хотелось сунуть ее в холодную воду.

Будто прочитав ее желание, вошедшая в комнату с подносом Ксения Капитоновна обратилась к сыну:

— Ваня, может, Зиночке надо помыть руки? Проводи ее в туалетную комнату.

Иван Спиридонович, хлопнув себя ладонью по лбу, подхватил Зинаиду под руку, повел из комнаты в коридор, открыл одну из дверей, произнес:

— Здесь, Зинаида Серафимовна, вы можете привести себя в порядок. А вот за этой дверью туалет. Горячая вода — вот этот кран, холодная — вот этот, полотенце — вот это, с красной каемкой. — И, засмеявшись: — Надеюсь, мои старики не слишком вас утомили?

— Нет, что вы, Иван Спиридонович! — воскликнула Зинаида искренне. — Они мне очень понравились. Честное слово! И все остальные тоже.

— Ну и прекрасно. Они у меня немножко с чудинкой, но очень славные.

С этими словами Иван Спиридонович вышел, оставив Зинаиду одну.

Вторую половину дня восьмого и девятого Зинаида провела в обществе Ивана Спиридоновича. Восьмого они побывали в Мариинке, смотрели балет. Зинаида балет видела второй раз, теперь он не ошеломил ее своим нарочитым блеском и порханием голых тел танцовщиц и танцоров, она смогла приглядываться и прислушиваться к музыке, но, как и в первый раз, ничего не поняла и чувствовала себя обманутой, в чем и призналась своему спутнику. Иван Спиридонович долго и яростно объяснял Зинаиде смысл балета, танцевальных движений и пируэтов, как это все связано с музыкой, а сама музыка — с какой-нибудь сказкой или историей, но Зинаида лишь тихонько улыбалась на его жаркие речи, уверенная, что либо Ивана Спиридоновича когда-то обманули, либо он по каким-то непонятным ей причинам находится в сговоре с неизвестными ей людьми и в свою очередь пытается обмануть ее.