Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Тут как раз наведалась из Ленинграда старшая дочь брата Катерина, взахлеб нарассказывала ей про Питер всяких чудес, пообещала поддержку на первое время и сманила-таки свою тетку в дальнюю дорогу.

Поплакала Мария, собралась да и поехала.

И точно: Катерина приняла Марию хорошо, выделила в своей небольшой квартирке угол, помогла устроиться на завод, но сама к тому времени уже была замужем, один ребенок у отца с матерью, другой при ней, и Мария, чтобы не стеснять молодых, ушла в общежитие.

И вот уж скоро три месяца живет вместе с Зинаидой в одной комнате.

Зима в тот год выдалась сиротская: несколько дней поморозит, а потом потянет с Финского залива сыростью, приползут темные тучи, из них, как из потертого мешка мука, посыплется туманная морось, заледенеют тротуары, заскрипит под ногами песок, усердно разбрасываемый дворниками; провода, деревья покроются ледяным панцирем, карнизы крыш обрастут толстенными сосульками, грозящими свалиться на голову неосторожных прохожих.

И только люди привыкнут к скользящей и семенящей походке, к крикам "Поберегись!", доносящимся откуда-то сверху, к грохоту обрушивающегося на тротуары льда, как дохнет стужей из ледяных просторов Арктики, запуржит, завьюжит, а с обувкой и одежкой плоховато, в магазине не купишь, если что и дают, так по талонам да по большому блату.

Как раз в начале марта, после долгой оттепели, и выпали такие морозные и метельные дни. С вечера вдруг захрустело и зазвенело под ногами, потом пошел снег, поначалу робко и мелко, а потом стеной, залепляя лица, заваливая сугробами продуваемые ветром перекрестки.

Мария торопилась на завод, во вторую смену. Еще не было четырех часов, а в городе уже хозяйничала серенькая ночь, обшаривая улицы и подворотни когтистыми лапами метели. Мария семенила по краю тротуара, одной рукой в вязаной рукавичке придерживая отвороты тоненького демисезонного пальто, чтобы не пустить под него холодный ветер и колючий снег, другой — модный, но мало греющий берет, смотрела себе под ноги и не замечала никого вокруг.

И налетела на какого-то парня.

Отскочила от него в сторону, подняла голову и обомлела: перед ней стоял Вася Мануйлов и улыбался.

— Здорово! — воскликнул он и протянул Марии красную с мороза руку.

Мария несмело подала свою и вскрикнула от слишком крепкого рукопожатия.

Василий смутился, посмотрел на свою руку, сунул ее в карман коротенького пальто, переступил с ноги на ногу.

— А я вот… А мы вот у вас тут на семинаре… — и кивнул головой себе за спину, на проходную завода, светившуюся в полумраке, как одинокий корабль на Невском фарватере. — Послали вот… как рационализатора. Лекцию тут нам читали… про всякие изобретения и новые технологии.

Мария смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она слышала его голос, но не понимала, о чем он говорит, однако ей хотелось, чтобы этот голос звучал не переставая. В то же время было почему-то жутко, так жутко, что сердце останавливалось и падало, падало… и ноги слабели и отказывались держать. Она уже чувствовала, как стало пощипывать глаза, и вот-вот на них навернутся предательские слезы, нужно уйти, убежать, а сил нет никаких… и все стояла бы с ним и стояла, пусть и на ветру, на холоде, пусть ноги хоть совсем отмерзнут в стареньких ботах, пусть продует ее насквозь… пусть она заболеет и умрет.

— Я тебя напугал, — говорил Василий, по-белорусски огрубляя гласные, поеживаясь от холода и пронизывающего ветра. — А я иду, вижу — ты идешь, дай, думаю, на дороге встану, а ты даже и не заметила… Вот и…

— Мань! Ты чего встала? Опоздаем поесть! — прозвучал рядом голос Зинаиды, задержавшейся в общежитии и поручившей Марии занять в столовой очередь. — А-а, Вася-Василек! — воскликнула она, узнав Мануйлова. — Пропавшая душа! А мы тут о тебе вспоминали: повертелся перед носом бедных девиц и — поминай, как звали! Да-а. Иван-то заходит к нам, не чета тебе. Говорит: зазнался Васька Мануйлов, в гору лезет, аж подметки дымятся. — И пригласила: — Заходи как-нибудь. А то тут некоторые по тебе…

— Зинка! — вскрикнула Мария в ужасе, будто вынырнув из волшебного сна.

— Ладно, не буду, не буду… Так заходи! — махнула на прощанье рукой и потянула Марию за рукав: — Опаздываем мы, Васенька, опаздываем.

Когда Мария, уже возле двери проходной, оглянулась, Василия не было видно, и ей почему-то стало так обидно и тяжело на душе, что, пока шли в столовую, стояли в очередь и ели, она ни раз украдкой смахивала с ресниц непрошеные слезы.

Зинаида делала вид, что не замечает состояния подруги. Однако, хлебая вермишелевый суп на курином бульоне, успевала примечать все, что делалось вокруг, и сообщать об этом Марии.

— Вон Слизняк катится, — говорила Зинаида с едкой насмешкой, заметив мастера второй сборки, невысокого сорокалетнего толстячка по фамилии Слизенков, с наголо обритой круглой головой и всегда мокрыми толстыми губами. — Пузо-то еще больше отрастил, а туда-а же… хрен мамин.

Куда «туда же», Зинаида не договорила, но Марии и так было ясно, куда: Слизенков, хоть и женатый, и в возрасте, и коротышка, и толстопуз, а мимо смазливой бабенки не пройдет, обязательно похлопает по мягкому месту или ущипнет, а если застигнет кого в темном углу, так совсем с тормозов съедет: так и прет, сопя и пыхтя, глазища сделаются красными, как у кобеля перед течной сукой, и остановить его можно криком или звонкой затрещиной.

Впрочем, и крики, и затрещины он принимал как должное и не обижался.

Зинаида, оставив в покое мастера, помянула еще двоих-троих и, увидев Аню Возницину с подносом в руках, выглядывающую свободное место, позвала:

— Анюта, иди к нам!

Возницина обернулась к ним, улыбнулась мягкой улыбкой и поплыла между столиками, бережно неся располневшее тело и выпирающий живот.

Это была совсем другая женщина, мало похожая на ту "Работницу со "Светланы", с которой лишь год назад Александр Возницин писал свою картину, ставшую знаменитой и приобретенную Русским музеем. Только глаза ее смотрели на мир все так же приветливо и с ожиданием чуда, но больше уже — чуда от самой себя, что билось и толкалось у нее под сердцем.

— Здравствуйте, девочки, — пропела она грудным глубоким голосом, поставила поднос на стол и бережно опустилась на свободный стул. — Ох и склизь какая — просто ужас! — пожаловалась она. — Еле дошла.

— Скоро? — спросила Зинаида, показывая кивком головы на живот Вознициной.

— Через два месяца… должно быть.

— Чего ж ты на работу-то ходишь, дуреха? Декретный надо оформлять, а то доходишься, что свалишься где-нигде в подворотне. Чего мужик-то твой смотрит?

— Да муж-то тут при чем? — изумилась Аннушка. — В поликлинике врачиха новая, она считала-считала, да чего-то не так посчитала. Но через неделю обещала отпустить.