Сьюзан Вриланд - Клара и мистер Тиффани

— Это открывает совершенно новый путь получения наслаждения от вещей.

— Менее серьезный путь. Спортивный путь.

— Вы вводите меня во внутренний круг.

Он поднял свой бокал в знак признания того, что я его понимаю.

— Вот эти тюльпановые бокалы, — уточнила я, — вы не знаете, не Том ли Мэндерсон изготовил их?

— Возможно. На них надпись, что они изготовлены у Тиффани.

— Как витражи и мозаики, настенные обои и вазы, мебель и ковры, паласы и ткани, часы и даже пуговицы, а теперь, возможно, и мои лампы. Вы не находите нелепым, что люди могут счесть, будто одно-единственное человеческое существо могло придумать оформление всех этих вещей, не говоря о том, чтобы изготовить их?

Генри вытянул губы.

— Он причастен ко всему. Они все — часть его эстетики.

— Но разработка необязательно принадлежит ему.

— Некоторые эскизы его витражей подписаны не его именем. Авторство мистера Уилсона и мисс Нортроп иногда признается публично.

— Почему не имя творца ламп?

Он заколебался.

— Полагаю, потому что публика считает витражи более высоким видом искусства, нежели лампы.

— Они плоские! Лампы скульптурны, это бесконечно труднее.

— Витражи более сходны с картинами, поэтому и ценятся больше. Использование на них имени Тиффани укрепляет его позицию на рынке, его претензию на место в истории искусства. Хотя я и не являюсь защитником подобного. Это также увеличивает продажи ваших ламп.

— Может, и так, но мои лампы укрепляют его репутацию. Это — самый натуральный маскарад.

— Мы все носим те или иные маски.

Поскольку воцарилась тишина, его вилка замерла в воздухе, будто ожидая чего-то, я поняла, что Генри больше не говорит о мистере Тиффани. Он имел в виду себя, и это означало, что, по крайней мере в опере, я была партнершей в его вынужденном маскараде. По тревожному выражению его глаз он осознавал, что мне это известно.

— Что бы вы ни думали, — мягко произнес Генри, — мне доставляло истинное удовольствие сопровождать вас в оперу. Надеюсь, мы сможем продолжать наслаждаться этими представлениями вдвоем.

— Обязательно продолжим. Ничего не изменилось, мистер Белнэп. Вы всегда оказывали мне честь своими приглашениями, и я получала удовольствие от вашего общества. Вы прекрасный, достойный человек. — Мы внезапно стали чопорными и официальными. Я сделала паузу, ожидая ответа, но он чувствовал себя слишком скованно. — Я полагаю, мы все чувствуем себя отличающимися некоторым образом от прочих. Эта боль является естественным сиротством жизни.

— Вы чувствуете его, Клара? Это сиротство?

— Да. Когда я страстно желаю близких отношений с мужчиной, я чувствую некие ограничения.

— Чем?

— Политикой мистера Тиффани в отношении замужних женщин. Это заставляет меня отказываться от любви, если я хочу продолжить работу. Я так и поступаю.

Задумавшись на минуту, он вымолвил:

— Тогда у нас есть некоторое взаимопонимание.

— Именно так!

Он промокнул рот салфеткой.

— После этого официальное обращение по фамилиям превращается в буржуазную чепуху. Впредь зовите меня Генри.

Я хотела оживить наш разговор. Генри не заслуживал печали. Я бросила взгляд на мою пустую тарелку и заявила:

— Это прекрасная тарелка, Генри, но она была бы еще прекраснее, если бы ее занятием было именно то, для чего она предназначена, вместо маскировки под цветник. У вас найдется еще одна булочка?

— Безусловно. Давайте я разобью вам еще одно яйцо.

Его непринужденность и ловкие, рассчитанные движения навели меня на мысль, что из него получилась бы хорошая домохозяйка.

Подготовка Джорджа к больнице, усаживание его, закутанного в одеяла, в конный экипаж уподобилось водворению мула в стойло. Доктор Григгз сопровождал нас, он дал Джорджу выпить виски, понюхать «душистый» аммиак и каждые несколько минут в дороге щупал его пульс. Подбодренный Джордж повеселел, и на Дамской Миле с интересом обозревал витрины.

В больнице сиделка живенько увезла его в кресле для инвалидов. Мы последовали за ним, неся горшки с жасмином, и увидели, как его устроили на узкой белой кровати. Он огляделся вокруг и криво усмехнулся:

— Я умру здесь от стерильности.

— А чего ты ожидал? Спальню Фредди Вандербильта? — отрезала я.

Когда мы уже собирались уходить, Генри воздержался от прикосновения к нему, поскольку сиделка обреталась прямо там, но я поняла по прерванному движению его руки, что он хотел сделать это, и потому сказала:

— Помни, как много людей любят тебя, Джордж.

— Доброе утро!

Миновал месяц волнений — острых, длительных, затем несколько спавших — и вот Генри вошел в мою студию и закрыл за собой двойные двери.

— Я принес хорошие новости. — Он понизил голос. — Джордж скоро вернется домой.

— У меня камень с души свалился.

— Он начал с нетерпением расхаживать по своей палате, дабы уверить сиделок, что здоров, ибо хочет показать нам спальню Вандербильта еще до того, как ее отправят в Гайд-парк.

— Хороший признак. Возвращение к своей беспокойной сущности.

— Я привез ему букет красных гвоздик, чтобы подзадорить. Он потребовал булавку, чтобы приколоть одну из них на свой больничный халат, и практически съел остальные.

Я потрепала Генри по руке, и он отправился восвояси. В каждом его шаге проглядывало весеннее пробуждение.

Чтобы отпраздновать показ спальни Вандербильта, Джордж нацепил свою шляпу с красным пером. По мере того как мы приближались к складу, его шаг убыстрялся.

— Помедленнее, Джордж. Тебя только что выписали…

— Из тюрьмы. Белое, белое, ничего, кроме белого. Я был просто вынужден выздороветь, чтобы выбраться поскорее из этого бесцветного куба. — Приблизившись к двери спальни, украшенной резьбой, он предупредил нас: — Будьте готовы. Любимый цвет Вандербильта красный. Как у Лоренцо Медичи.

Он широко распахнул дверь в XV век. Красный цвет и золото сияли повсюду, ни один квадратный дюйм не остался без украшений. Монументальную кровать окружали витые колонны, а золоченые коринфские капители поддерживали балдахин. Резной фриз, тканые обои на пасторальные темы и красные бархатные занавеси, расшитые золотом, украшали стены. Софа, канапе и шесть стульев, обитые красным бархатом, были декорированы золотым флорентийским шитьем.

— Как я посмотрю, Позолоченный век живет и здравствует. Этот барон-грабитель собирается развлекаться в своей спальне?

— Да. Как владыка времен Возрождения. Разве не великолепно? — Джордж сновал по комнате, указывая на настенные светильники, фарфор и обнаженные мужские фигуры на пьедесталах, выбранные им.

— Годится для короля, Джордж.

Но слишком перегружено украшениями для современного вкуса. Генри Белнэп рухнул бы под этой всеподавляющей мощью. После его оценки моей работы я подумала, что, возможно, я принадлежу двору Медичи вместо Тиффани, но теперь видела, что нет. В помещении не было на чем остановить взгляд для отдохновения, точно так же, как на рисунке моих бедных замученных часов.