Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

Молчан, как и большинство ладожан, был с детства приучен к лодейному ремеслу. Когда-то в ранней юности ему пришлось поплавать не только по родным приладожским рекам да озёрам, но и походить по Студёному морю. И потому, выбирая лодью для своего купеческого похода в Хорсунь, он, узрев у киевского причала необычное для сих мест судно, невольно остановился: вот чудеса, так это же настоящий кочмар со Студёного моря, как он сюда попал? Построенный на далёкой полуночи кораблик был сравнительно невелик, но необычайно прочен и приспособлен для плавания в северных морях. Двойная обшивка сохраняла судно от сквозных пробоин, а малая осадка не давала коварным льдам раздавить его, они просто выдавливали коч наверх. А ещё он был удобен для переволока, так как прочное днище имело усиление в виде двух брёвен, под которые можно было подкладывать круглые колоды и катить его, будто на небольших колёсах, перенося освободившиеся брёвна сзади вперёд. Но что сей обитатель полуночных вод делает тут, в Киеве? Когда же Молчан увидел хозяина коча, то понял, что тот тоже, скорее всего, из новгородцев. Невысокого роста, кряжист, круглолиц, с уже крепко означенной лысиной. Договариваясь о доставке груза в Хорсунь, опытный изведыватель по речи бывшего новгородца понял, что тот уже никак не менее десятка лет обитает в Киеве.

– А что, брат Стародым, давно ходишь в море Русское? – спросил он после знакомства.

– Да уж, почитай, лет двадцать, а может, и все двадцать пять, – отвечал лодейщик. – Я-то ведь, когда рискнул пойти с товаром из Студёного моря в Русское, конечно, молод был, упрям, твёрдо верил, что все мели и переволоки кочем своим одолею и вернусь с победой да барышом великим, куплю себе поболее лодью…

При эти словах Стародымовы очи подёрнулись пеленой воспоминаний, он глядел куда-то далече, только, видать, не в море, а в самое прошлое своей жизни.

– Так чего же не вернулся, иль беда какая стряслась в пути долгом? – спросил купец.

– Эх, стряслась, можно и так сказать! – крякнул лодейщик и загадочно улыбнулся. – Одну таки мель я не смог преодолеть, так-то, брат Молчан.

– Что ж за мель такая непроходимая тебе попалась, что заставила остаться в Киеве?

– Дочь того самого лодейщика, по чьим записям мы нынче идём. Сам он тут, и его дед, и прадед каждый островок и течение в разную пору лета ведали.

Меж тем ветер покрепчал. Лодья, довольно широкобокая для небольшой длины своей, принялась, как говорят морские люди, «рыскать». Однако благодаря более длинному, чем у других, перу кормила стойко держала заданное направление. Стародым о чём-то поговорил с кормщиком, и они решили схорониться от ветра на ночь под надёжной защитой круто изогнутого полудугой берега. Вошли в залив, и главный лодейщик велел кормчему править на сушу.

– Погоди, брат Стародым, – подошёл к нему, мягко ступая по верхнему настилу, Молчан. – Давай для спокойствия пару моих охоронцев на берег отправим, а сами пока тут в заливе на якоре постоим.

Лодейщик поглядел на купца, потом на его троих работников и, хмыкнув, согласился, приказав кормщику подать сигнал о временной остановке остальным лодьям купеческого каравана.

Снова лодчонка с коча с Ерофеем, Скоморохом и Ерофеичем устремилась к берегу, который уже был готов к вечерней дрёме, созерцая, как червоноликий, уставший за день Хорс медленно опускается в мягкие объятия морских волн.

Когда вернулись подручные купца, было уже темно, они о чём-то негромко поговорили у кормила, и Молчан подошёл к лодейщику:

– Хорош залив, да лепше мористее в другом месте на ночёвку стать. Охоронцы мои людей на берегу видели оружных, скорей всего разбойники, что грабежом купцов занимаются.

– Добре, испытывать удачу в таком деле негоже, – согласно кивнул мореход. – Мягкая дрёма, да жесткая побудка, и так бывает. Чутьё у тебя, Молчан, что у матёрого волка на капкан.

– Так купец-то я уже немолодой, жизнь такая, – где товар, там и те, кто сим товаром поживиться желает, – рассудительно отвечал торговец.

А кормщик зажжённым факелом несколько раз замысловато махнул у борта, давая знак остальным лодьям не приставать к берегу, а следовать за ними.

Град стал вырастать из моря чудным белым кораллом, – отражая полуденное солнце, блистали роскошные беломраморные строения и дома попроще, сложенные из известняка. Но чем ближе подходил караван, тем выше поднимался и берег, скрывая город за бесконечно длинной стеной.

– Где ж тут у них пристань? – спросил Ерофеич у жилистого кормщика.

– Вот град сейчас останется от нас одесную, а мы войдём в залив, там место удобное и от любого ветра укрытие надёжное.

Все сгрудились на верхнем настиле коча, провожая взорами проплывающий мимо чудный, а самое непривычное, весь построенный из камня град и крепостную стену, которая с понижением берега становилась всё выше.

– А зачем такой высоченной стеной град от торговой пристани отгородили? – подивился любопытный Ерофеич.

– Так сей залив не только для торговцев удобен. А как войдут чужие воинские суда? Вишь, берег тут пологий совсем, – степенно отвечал кормщик, внимательно следя, чтобы не задеть какую чужестранную посудину. В заливе было тесно от разных судов, в основном греческих, тут и небольшие грузовые селандии, что в переводе с греческого означало «черепахи», и маленькие тариды – вспомогательные суда, и усиеры – небольшие грузовые суда, использующиеся для перевозки лошадей; были и арабские карабы с треугольными парусами, и прочие торговые посудины. Даже два больших греческих военных дромона почему-то оказались в торговой гавани, занимая изрядно места. С трудом небольшой коч нашёл место у пристани, а остальные пошли по заливу далее, искать свободные места. Двум из их каравана это не удалось, и они стали на якоря посреди залива.

Едва коч приблизился к берегу и втиснулся меж двух греческих селандий, как тут же к нему подошли три мужа важного вида.

– Вот и сборщики подати пожаловали, – сокрушённо молвил Стародым, – хоть бы раз мимо проскочили…

Трое поднялись на борт. Один из сборщиков поздоровался со старшим лодейщиком как с давним знакомцем, улыбнулся, даже похлопал его по плечу. В ответ Стародым сунул ему какой-то свёрток, и на вопрос грека, доброй ли была дорога, лодейщик вдруг молвил:

– Слава Исусу Христу, уберёг от разбойников и злых ветров! – и тут же размашисто перекрестился.

Оторопевшие изведыватели в растерянности раскрыли рты. Вот так Стародым, вот так свой новгородский помор! Когда же лодейщик повёл сборщиков показывать товар, то узрели они на его распахнутой груди серебряный крест на цепочке.

– Вот те на! – пробормотал изумлённый Скоморох. – А лодейщик-то наш – христианин!