Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Но Толстой был далеко и в Петербурге бывал крайне редко (за время учебы Дьяконовой — ни разу). А вот Неплюев посещал столицу и имел там верных последователей, в основном — женщин. У Лизы тоже появилась возможность увидеться с ним.

Вообще трудно сказать, в какой степени Дьяконову заинтересовали идеи Неплюева и насколько он был интересен ей сам по себе . 6 марта 1898 года она вернулась на свою съемную квартиру и увидела телеграмму: “Завтра в 9 часов утра буду дома. Неплюев”. Надо отдать ему должное: он отреагировал на записку от Лизы, оставленную для него в гостинице “Париж”, с просьбой о личной встрече. (Впрочем, он признался, что невнимательно читал подпись, решив, что к нему обращается студент, и адресовал телеграмму “Дьяконовскому”.) Когда Лиза нашла телеграмму, ее сердце замерло!

“Мне надо сказать ему столько, сколько я за всю жизнь никому никогда не высказывала”, — пишет она в дневнике, и вот эти-то ее слова и есть самые искренние. Как и признание в том, что перед визитом к Неплюеву она пыталась представить себе его внешность, “хотя и сознавала, что это глупо, что, будь он даже урод, — это не коснется его души”. И все-таки пыталась, пыталась…

“Навстречу вышел пожилой господин, высокий, стройный, с лысой головой и большим носом, но в общем производящий такое впечатление, что эти недостатки его наружности даже вовсе не замечались”, — пишет она, сама не чувствуя противоречия в своих словах: ведь она-то эти недостатки очень даже заметила!

Пересказывать ее разговор с Неплюевым не имеет смысла. Он очень похож одновременно и на разговор с инспектором Капустиным, и на беседу с профессором Введенским… Да, собственно, и на все разговоры Лизы с мужчинами. Во всех случаях она старалась сжимать сердце в кулак и не давать волю своим чувствам и почти каждый раз срывалась в рыдание и истерику…

По ее убеждению, мужчины должны были знать что-то такое , чего она сама не знала. И не о жизни вообще, но о ней самой. Вот лично о ней — Лизе Дьяконовой.

И это было двойное заблуждение, которое исковеркало жизнь Лизы в не меньшей степени, чем ее несчастная болезнь. Во-первых, она ошибалась в том, что мужчины выше ее. Она ошибалась в том, что мужчины умнее ее. Читая, например, труды Н. Н. Неплюева (“Историческое призвание русского помещика”, “Голос верующего мирянина…”, “Открытое письмо к учащейся молодежи” и другие), конечно, воздаешь должное и его религиозным принципам, и его душевным порывам, и той последовательности, с какой он отстаивал свои убеждения. Но, по правде говоря, это так общо́ в сравнении с удивительным дневником Лизы Дьяконовой, который пережил столетие и переживет будущие.

И она была умнее своего дневника. Глубже и сложнее того, что могла выразить даже на бумаге. На бумаге. А что она могла выразить в устном разговоре?

Я решила не думать, о чем буду говорить. Все, что есть на душе, — вырывалось наружу… Но прежде разговора мне надо было выяснить ему, хоть немного, мою личность, чтобы он мог лучше понять, с кем имеет дело; и вот долго сдерживаемое волнение взяло, наконец, верх: страдания всей моей жизни, казалось, ожили во мне, голос мой оборвался на первой же фразе — и я зарыдала.

Неплюев повел себя как джентльмен.

Он не встал, но положил сочувственно свои руки на мои, не двинулся и сидел молча, ожидая, что я скажу ему далее. И мне больно стало и стыдно за свои слезы перед этим равнодушно-спокойным человеком.

Во-вторых, она ошибалась в том, что за ее внешностью кто-то что-то может, а тем более обязан разглядеть. Каким образом? Она ведь как была в Ярославле, так и в Петербурге осталась “гадким утенком”, со стянутыми в косичку волосами и униформой стандартной, “классической” курсистки. Что могли в ней разглядеть, кроме ее несчастных глаз, в которых отражалась прежде всего физическая болезнь, а вовсе не духовная сущность?..

На самом деле ей повезло. На протяжении всей своей короткой жизни Лиза не встретила ни одного мужчины, который воспользовался бы ее состоянием. Ведь в том настроении, в каком она пришла, например, к Неплюеву, достаточно было протянуть ей один палец, произнести одно только ласковое слово, чтобы она влюбилась без памяти. Неплюев поступил с ней благородно. Он пригласил ее посетить свою школу и дал адрес ближайшей единомышленницы в Петербурге, к тому же известил ее о Дьяконовой.

Что он мог сделать еще?

На очередных зимних каникулах в Ярославле Лиза была в гостях у знакомой замужней женщины. Они собирались на елку, и та попросила причесать ее. Лиза заметила вслух, что “у нее волосы, вопреки большинству женщин, после родов не вылезли, а поправились”. Они “перешли на более интимный разговор”.

Я спросила Аню, очень ли было ей страшно в этот первый раз? “О, это были такие страшные мучения; я молила Бога, чтобы мне умереть поскорее”. “А долго?” — с невольным состраданием спросила я. “Я мучилась пять часов; но это считается еще хорошо; бывает гораздо дольше…” — “А теперь ты опять?” Аня вздохнула: “Что делать, милая. Я вот хотела сына кормить… да и не пришлось. Отчего же я так и похудела: я кормила его, не зная, что уже месяц как беременна. Пришлось оставить. Ведь мы выходим замуж, значит, не можем свободно располагать собой; у нас уже есть мужья… а что касается нас, женщин, то уверяю тебя, что почти все мы относимся равнодушно к этому, хоть бы и совсем не было”.

Это стало открытием для Дьяконовой! Значит, прав Толстой в “Крейцеровой сонате”? Значит, брак только на словах совершается для продолжения рода, а на самом деле “самый смысл брака забывается, и он является только узаконенным способом удовлетворения животных чувственных инстинктов”?

И Дьяконова со всей страстью женского негодования обрушивается на всех мужчин, а заодно и на всех женщин, которые “молчат и, подчиняясь, родят ребят одного за другим, всяких: и больных, и здоровых, и сами хворают и умирают”. Лиза еще и слыхом не слыхивала о феминизме, но уже инстинктивно подозревает, что несправедливое отношение мужчины к женщине заложено в самой культуре. Она вспоминает слова античной Медеи:

“Древняя героиня, пожалуй, права: интересно, что бы сказал мужчина, если бы ему предложили 5–6 раз в жизни испытывать страшные мучения, быть на краю гроба в течение нескольких дней, и потом, как следствие этих болезней, нести в некоторых случаях тяжелые последствия. Кто согласился бы? А ведь подобное приходится испытывать каждой замужней женщине. Но я взяла среднее число рождаемых детей; не нужно забывать и исключений, — например, их было 11: значит — 99 месяцев “положения”, т. е. более 8 лет… 11 раз рисковать жизнью! Это что-нибудь да значит!”