Тейн де Фрис - Рембрандт

— Я должна возвестить, что мне ведомо! Я должна возвестить: грядет гибель мира и час возмездия! Теперь уже недолго осталось!..

— Врешь, как всегда! — раздался певучий голос.

Какая-то женщина бойко выскочила вперед.

— Семь лет грозишь ты нам бесплодием, старая ведьма, но твои пророчества никак не сбываются! — выкрикнула она.

Опять загремел смех. Один из мужчин схватил ее за руку.

— Будь ты верна своему мужу, пророчество и сбылось бы! А это бог послал тебе за грехи. Да Аахье Янс вовсе не о том и говорит, верно, Аахье?

Старуха, казалось, не слышала. Губы ее двигались, руки дрожали.

— Час настал! — упрямо твердила она. — Час настал! Великая расплата грядет! Конец близок!

Старуха тяжело перевела дух и продолжала пророчить:

— Ночное видение опять явилось мне, и на этот раз было еще страшнее, чем всегда!

— Какое же оно из себя, Аахье Янс? А ноги и руки у него есть? И что же это: мужчина или женщина?

Вопросы сыпались со всех сторон, галдеж разрастался. Но все перекрывал пронзительный голос старухи — ее неотступное, резкое, монотонное карканье.

— Войны и воинственные кличи! Куда ни глянь — везде несчастье и гибель. В городах и селах — нужда! Небеса содрогаются. Солнце и луна меркнут. Звезды утрачивают свое сияние!

Старуха снова глубоко перевела дух.

— Покайтесь! Внемлите священному писанию! Страшитесь судии божьего, который приидет! Вокруг нас дети Вельзевула сеют бедствия и множат тьму. Законы теряют свою силу. Мертвые взыскуют о помощи из морских глубин. Князья и правители трясутся от страха в своих дворцах.

Рослый оборванец, подражавший старухе, плюнул прямо под ноги безумной вещунье.

— Отлично, пусть их трясутся! — крикнул он, показав два ряда желтых зубов. — Я всегда только этого и хотел. Но станем ли мы от этого хоть на грош богаче? Даже если бы твои пророчества и сбылись, все равно эти господа успели уже хорошо пожить! Зимой они грелись у теплого камина, а летом прохлаждались в своих имениях. А мы, мы? И маши дети, никогда не вылезающие из грязи?

Издевательский смех умолк. Все взгляды устремились на оборванца. Тяжело дыша, он сжал кулаки. Лица слушателей помрачнели. Все взоры вновь обратились к распахнутой двери, в которой все еще стояла старуха. Изумленно, беспокойными слезящимися глазами рассматривала она некоторое время говорившего. Наконец ее прорвало:

— Горе тем, кто знает одни лишь излишества и изо дня в день служит чреву и Маммоне. Помните одно: берегите душу свою, ибо она принадлежит господу!

И еще громче, предостерегающе воскликнула:

— Покайтесь, покайтесь!

Оборванец передернул плечами.

— Нас этим не утешишь! — сказал он и потряс в воздухе сжатыми кулаками. — Я хочу есть, хочу жить, жить! А что-то не видать, Аахье Янс, чтобы твои прорицания осуществлялись. Пройдись-ка по Кайзерграхт с его красивыми дворцами… Они там все еще купаются в богатстве и роскоши… а мы?..

Воцарилась мертвая тишина. Теперь лица потемнели от гнева и долго сдерживаемого чувства ненависти. Все напряженно уставились на старуху, будто она вдруг действительно обрела дар ясновидения.

А она покачала головой и сказала, обращаясь к оборванцу:

— Святое писание не лжет, Флорис Геертс. Писание предрекает гибель толстосумам и царедворцам, возлегающим на ложах из слоновой кости, поедающим ягнят из стада, пляшущим под всплески лютни, распивающим вино и умащающим себя елеем.

Повысив голос, она торжественно возвестила:

— Они придут туда, как пленники, и их роскошь обратится в тлен…

Слышно было только шарканье множества ног и хриплое, прерывистое дыхание. Старуха широко развела руками и снова заголосила, визгливо, захлебываясь:

— Так не держитесь же земного и преходящего. Думайте о спасении собственной души, готовьтесь к ужасному концу!

Флорис Геертс ухватился за завязки ее передника и чуть не стащил старуху с порога.

— А с нами что будет? Для нас наверху так-таки по-прежнему не уготовано ничего, кроме нищеты и горя?

Прорицательница уж больше не слушала. Ее иссохшие руки поднялись к небу, как два грозных символа. Она едва говорила — от волнения у нее сдавило горло.

— Верьте, верьте! Спасайтесь! Приближается крушение мира! Наступает час погибели! Путь господний пролегает в вихрях ветра и в буре, а облака — пыль под его ногами; горы содрогаются перед ним, а холмы — тают. Земля, и мир, и все живое встает дыбом перед ликом его.

Еще мгновение вещунья постояла так, вся выпрямившись, с грозным выражением лица. Потом внезапно отступила назад, и дверь захлопнулась за ней.

Некоторое время была полная тишина. Затем снова поднялся тот самый глухой рев, который Титус и Хиллис услышали в самом начале. Опять полетели камни, ударяясь с глухим стуком в двери и оконные ставни. Мужчины и женщины беспорядочно толпились, слышны были отдельные выкрики.

Титус потянул Хиллиса за рукав.

— Пойдем, — сказал он, — мне не по себе. Уйдем отсюда прочь.

Они пробили себе дорогу, и вот они уже опять на набережной. Шум позади замирал.

Хиллиса рассмешила растерянность Титуса.

— А почему это тебя так трогает?

Титус пожал плечами.

— Не знаю, почему эти вещи производят на меня такое впечатление. Я в это не верю. Не верю я в конец всего сущего. Знаю, что все, о чем болтала старуха, — совершенная чушь. Детский бред. Начиталась она священных книг и ничего не поняла в них. И все же от ее слов у меня дух захватывает. Не могу слушать их.

Некоторое время они шли молча. Затем Хиллис медленно заговорил:

— Чудной вы народ, протестанты. Единой церкви вы так и не создали. Одна секта шельмует у вас другую, пользуясь для этого одними и теми же текстами. А стоит вам услышать древние иудейские пророчества, как вас охватывает такой страх и трепет, что впору рассудка лишиться. Кто угодно берется у вас читать священное писание — эту труднейшую из всех книг, на овладение которой наши богословы затрачивают многие годы. Великий свет остается скрытым от вас. Божья благодать безмолвствует. Сама вера превращается для вас в муку, в кошмар, который на протяжении всей жизни преследует вас устрашающими картинами греха и смерти — даже… даже, если вы и не верите в них.

Титус вперил в Хиллиса горящие глаза. Его глубоко ранила правда, содержащаяся в словах друга. В то же время, вслушиваясь в рассуждения Хиллиса, он воспринял их как некую благодать, точно с глаз его какая-то завеса упала.

— А у вас, у католиков, разве иначе обстоит дело? — спросил Титус.

Хиллис ответил с расстановкой, подчеркивая каждое слово:

— Мы — чада единой, нераздельной святой матери-церкви, единственно истинной, избранной купели блаженства, восприемницы учения христова. Обещание бога не покидать нас до светопреставления воплотилось для нас в действительность. В нашей церкви осуществляется преображение материи. Причащаясь святых тайн, мы вкушаем тело господне.