Тейн де Фрис - Рембрандт

На Розенграхте она больше не появлялась. Незаконченные и заброшенные ждали ее там эскизы, сделанные с нее Рембрандтом.

Титус был вдвойне рад, когда ранней весной, после тревожной и угнетающей зимы, Ян Сваммердам раньше времени неожиданно вернулся в Амстердам. Впечатление было такое, что биолог сыт по горло своими занятиями. Об университетской жизни в Лейдене он рассказывал с высокомерной снисходительностью, как бы подчеркивая свое превосходство над университетскими коллегами. Но интимными переживаниями Ян Сваммердам не делился, а Титус ни о чем его не расспрашивал.

Вскоре после возвращения Сваммердама оба друга без долгих размышлений снова отправились на почтово-пассажирском судне в Ватерланд. Молодой естествоиспытатель только и мечтал, как бы поскорее попасть на лоно природы и опять приняться за изыскания.

Бабушка, уже окончательно впавшая в детство, не узнала молодых людей. За ней ухаживала дальняя родственница. С библией старушка по-прежнему не расставалась, хотя уже не в силах была ни читать, ни понимать то, что читали вслух другие.

Титус увидел, что бабушкино хозяйство сильно запущено и для весенних работ ничего не приготовлено. С горечью сознавал он свою беспомощность в хозяйственных делах, понимая, что ему не справиться с батраками, которые вконец распустились, слоняются по двору без дела и тащат все, что плохо лежит. Прошлогоднего солнечного и светлого ощущения жизни, так живо сохранившегося в памяти, ему нынче не удавалось обрести. Сваммердам замкнулся в себе больше, чем когда бы то ни было. Мало разговаривал, а если попадал на след какого-нибудь интересного насекомого, окончательно замолкал и даже, как бывало, не покрикивал начальнически на Титуса.

Часто Титус целыми днями не сходил со двора. Он ложился в траву, как много лет назад, и вслушивался в шорохи, шелесты, стрекотание. Вода журчала, перистые верхушки тростника раскачивались взад и вперед. Над головой тревожно кричали весенние птицы.

Иной раз во двор выходила бабушка, похожая на ведьму из тех сказок, которые она когда-то рассказывала. Титус старался не попадаться ей на глаза, лишенные всякого выражения, и просто убегал прочь, когда, бормоча себе что-то под нос, старуха рыскала по двору, роясь во всяком хламе.

Еще и двух недель не прошло со времени их приезда, как однажды, под вечер, сидя на лавочке возле дома, Титус вдруг заметил, что кто-то свернул по лугам на дорожку, ведшую к дому. В молодом человеке он узнал… Аарта де Гельдера!..

Вечер был пурпурный, полный одуряющих ароматов и влажных испарений. На горизонте кучились в дымке тумана большие облака, за которыми полыхало золото. Вокруг дома высились широкие, пышные копны свежескошенного сена. На крыше сарая постукивал клювом аист.

Мгновение Титус продолжал сидеть неподвижно. Там шел Аарт де Гельдер. Титус едва верил своим глазам. Что ему нужно здесь? Рисовать? Неужели в одном из задушевных разговоров Рембрандт рассказал Аарту о летних месяцах, проведенных им с Титусом в Ватерланде? Уж не посылает ли он сюда своего ученика рисовать пейзажи? Но нет. Де Гельдер — без этюдника и даже без дорожного мешка. Очень странно! У Титуса сердце сжалось от тревожного предчувствия. Уж не вестник ли это несчастья? Что-то случилось… кто-то заболел… или, может быть, что-нибудь еще более ужасное… не отец ли?.. Титус вскочил и бросился по тропинке навстречу де Гельдеру. Тот издали узнал его и коротко кивнул. У Титуса перехватило дыхание, когда он подбежал к ученику отца.

Де Гельдер остановился. Еще раз поздоровался. В нем чувствовалась какая-то напряженность.

Титус не спрашивал. Он был уже уверен: произошло что-то серьезное. И все же не решался заговорить первый. Де Гельдер явился вестником несчастья! В глазах ученика отразились жалость, сочувствие, неуверенность — он никак не мог собраться с духом. Некоторое время они так и стояли молча, глядя друг на друга.

— Что-нибудь стряслось с отцом? — беззвучно спросил, наконец, Титус, напрягая все силы, чтобы сохранить видимость спокойствия.

Аарт де Гельдер отрицательно покачал головой!.

— Хендрикье Стоффельс, — сказал он. — Она… тяжело заболела. Учитель хотел бы, чтобы ты вернулся домой…

Ян Сваммердам остался в деревне, а де Гельдер и Титус на следующее утро первым же судном вернулись в город. Титус не мог ни о чем думать: перед его глазами все время стояло кроткое, терпеливое лицо Хендрикье; по словам рембрандтовского ученика, в последние дни черты ее лица заострились, оно стало еще бледнее, чем всегда, на Хендрикье нельзя было смотреть без жалости. Оказалось, что вскоре после их отъезда она слегла с высокой температурой. Титуса грызла мысль, что со времени переезда на Розенграхт, то есть последние два года, Хендрикье ходила по дому бледная и, по-видимому, уже больная, а он даже не дал себе труда призадуматься над ее состоянием. Никогда еще ему не было так ясно, что в единоборстве с самим собой он попросту никого и ничего не замечал: ни Хендрикье, ни других домашних. Теперь он не сомневался, что Хендрикье все эти годы была во власти тайного недуга. Он перебирал в памяти всякие незначительные происшествия, которые едва замечал раньше и которым не придавал никакого значения. Теперь же он понял, что все это были признаки заболевания, которое уже тогда, должно быть, подтачивало ее силы.

Чувство смертельного одиночества охватило Титуса, тоска и сомнения терзали его. Хендрикье Стоффельс… Она заменила ему мать в годы младенчества, когда он лишился родной матери. Позднее она стала его верным другом. Эта заботливая женщина, намного старше его по возрасту, разделила с ним тяготы хозяйничанья в его антикварной лавке. Если бы она когда-нибудь хоть слово сказала…

Титус не решался додумать эту мысль до конца. Судно медленно плыло вперед. Мучительно медленно надвигались и уходили назад бесконечные просторы полей под изумрудной дымкой. Солнце над судном медленно совершало свой путь на добела раскаленном небосводе. Ветряные» водоотливные установки встречали ветер хлопаньем крыльев. Ландшафт почти не менялся. Долгое время казалось, что вырисовывающийся на горизонте Амстердам так и останется миражем.

Титус и Аарт де Гельдер больше не разговаривали.

Молча сидели они друг против друга и ждали, когда судно придет, наконец, в порт.

Добравшись до Розенграхта, они невольно остановились. Глазами отыскали дом. Титус судорожно сжал руку де Гельдера. Окна в доме были занавешены. На витрины и двери антикварной лавки были спущены деревянные жалюзи. Мертвой тишиной были охвачены соседние дома. Даже легчайшая рябь не шевелила водную гладь каналов, и на улице совсем не видно было играющей детворы. Титус, в глазах которого застыло выражение испуга и отчаяния, понял, что худшее совершилось…