Магомед Мамакаев - Мюрид революции

— Расскажите, что вы привезли нам? — спросил он, обращаясь к Элсе негромким, но повелительным голосом.

Элса передал эмиру большой салам от шатоевцев, пожелал ему доброго здоровья на благо народа и очень коротко изложил предложение штаба повстанческих войск Шатоя.

— А кто послал вас говорить со мной? — спросил эмир, уже глядя куда-то в сторону.

— Я говорю от имени шатоевцев, — ответил Элса.

— От кого именно? — повысил свой писклявый голос повелитель.

Элса с минуту молчал, боясь вызвать гнев капризного святого, назвав имена главарей большевистского движения.

Магомет Батаев в поношенной, но опрятной черкеске стоял сзади Элсы, его слегка раскосые глаза сосредоточенно смотрели на эмира. Он сразу почувствовал волнение Элсы, которое, казалось, передалось стулу, заскрипевшему под стариком.

Толмач еще раз перевел Элсе последний вопрос эмира, полагая, что тот не понял его. И тогда Элса ответил:

— Меня уполномочил говорить с вами, ваше величество, Асланбек Шерипов.

— A-а, Шерипов, Шерипов!.. — Эмир сокрушенно покрутил головой. — А Гикало? Есть у вас там такой? — спросил он, все так же не глядя на Элсу.

— Есть, — ответил посланец.

— А он что говорит? — слабо улыбнулся Узун-Хаджи.

— Он говорит то же самое, ваше величество.

— Так, значит, вы от их имени говорите?

— Да, ваше величество.

Эмир с минуту молчал, молчали и все присутствующие. Затем он начал говорить снова, не глядя на своего собеседника, будто обращаясь к самому аллаху:

— А знают ли эти ваши Шериповы и Гикало, что мы не хотим ни республики, ни конституции, что мы молим у аллаха единственно об одном: позволить нам собрать всех исповедующих истинную веру.

Элса хоть и не был уверен, что отвечает правильно, твердым голосом оказал:

— Видно, знают, ваше величество, иначе они бы не поручали нам говорить с вами.

— А вы тоже можете подтвердить это? — неожиданно спросил эмир у Батаева.

Магомет оторопело посмотрел на эмира. Но, быстро собравшись с мыслями, оказал:

— Старый Элса говорил устами наших руководителей и всех шатоевцев. Это так, святой повелитель, мы вам принесли мир и дружбу, и вряд ли здесь нужны свидетели.

Эмир бросил на него недовольный взгляд. Потом стал быстро-быстро перебирать четки, шевеля при этом губами. Это значило, что он читает про себя какой-то стих из корана. Затем, прерывая разговор с посланцами, святой заявил, что ему нужно остаться наедине с аллахом и посоветоваться.

Элса едва сдержал улыбку и, почтительно поклонившись его величеству, в сопровождении Батаева удалился из покоев эмира.

Через час один из советников эмира сообщил Элсе и Магомету, что святой повелитель согласен быть в союзе с советскими войсками. Но командовать всеми вооруженными силами будет он сам через своего великого визиря. Тут же Элса с Магометом выехали из Ведено.

…Самозванный эмир Узун-Хаджи еще в первые дни революции объявил себя не только вождем народа, но и единственным представителем бога в горах. С кучкой приспешников, среди которых были обманутые невежественные горцы и бывшие блестящие офицеры царской армии, фанатики мусульмане и люди, не верящие ни в бога, ни в черта, Узун-Хаджи обосновался в небольшом дворце у излучины реки Хулхулао.

— Все имамы провозглашали себя здесь. Столицей славного эмира назовут теперь это место, — сказал он, приехав в Ведено. — Аллаху служить буду я, а войне служить будете вы. Для вас нет никакой опасности. Сколько листьев упадет с чинары после одного моего выстрела, столько товарищей окажется у вас, — убеждал новоявленный имам эмир-шейх Узун-Xайр-Хаджи-хан доверчивых людей. В день торжественного объявления «власти святого эмира» имам сам выбрал себе это длинное имя. Но люди, стараясь выразиться короче и точнее, называли его Цузам-Хаджи [6] Сосунок-Хаджи. , может быть, за то, что он не расставался с огромным посеребренным чайником, или потому, что был он нестерпимо болтлив.

Войско эмира расположилось в лесу. Провизией оно, разумеется, не располагало, а в качестве «интенданта» использовало свою единственную пушку.

«Двести чуреков и одного быка к столу войска», — означал выстрел, произведенный из этой пушки по одному из пяти аулов, окружавших столицу эмира.

Выстрел порой приносил добычу, особенно если стреляли в аул, разъедаемый внутренними раздорами. Но зачастую люди, сговорившись, отвечали «лесным рыцарям»:

— Надоели нам обжоры Цузам-Хаджи. Нам и самим-то есть нечего.

И тогда завязывались дипломатические переговоры, которые заканчивались удовлетворением требования войска наполовину, и то больше из жалости к живым людям.

— За последнее время в горах объявилось больше имамов, чем блох в собачьей шкуре, и каждый сегодняшний свергает вчерашнего! Разве всех их прокормишь! — ругались обозленные крестьяне.

Узун-Хаджи не продержался бы здесь так долго, если бы в крепости Ведено не оказался лжекнязь Иналук Дышнинский.

Князь Дышнинский держался очень высокомерно и был скрытен и в беседах, и в жизни. Высокий и статный, он выглядел важным. Лишь иногда в его маленьких светло-синих глазах прыгали хитрые чертики, показывающие, что человек этот ни во что не верит, а просто дурачит доверчивых людей. Никто не знал, как попал в его руки фирман с указом султана Турции: «Объединить всех мусульман Северного Кавказа под моим зеленым знаменем». Но когда этот указ увидел эмир Узун-Хаджи, то, не задумываясь, сказал:

— С сегодняшнего дня ты мой любимый визирь. Составь мне кабинет министров!

Мохаммад Киамил-хан, князь Иналук Дышнинский, сын Арсануки — такое громкое имя эмир дал своему новому ближайшему сподвижнику.

Мохаммад Киамил-хан, ловкий в таких делах, быстро составил список «министров», добрая половина которых были совершенно неграмотные люди. Себе князь оставил портфели трех министров. Впрочем, князь Дышнинский являлся опасным противником революции, за ним шли многие.

Формально Мохаммад Киамил-хан строил молниеносные планы против Деникина, произносил витиеватые речи об исламе и шариате, а на самом деле терпеливо ждал удобного случая подавить революцию.

На совещании в штабе у генерала Ляхова за большим столом, покрытым зеленым сукном, собрались офицеры всех рангов.

Генерал сидел в мягком кресле и, улыбаясь, дочитывал письмо «дамы сердца», поздравлявшей его с успехами «в этой дикой Чечне» и выражавшей надежду, что скоро командующий войсками Терско-Дагестанского края призовет ее к себе, чтобы поделиться с ней успехами и славой.

Напротив генерала стоял худой, длиннолицый капитан в голубам кителе, такой же прилизанный и надушенный, как и его патрон. Чуть поодаль от стола, рядом с полковником Колесниковым, исполняющим обязанности начальника штаба, стоял полковник Соколов в уланском мундире. Его колючие серые глаза бегали по лицам собравшихся нагло и вызывающе. Низкорослый и довольно толстый, он выглядел в своем мундире несколько опереточно, да и замашки бравого вояки никак не вязались с его внешностью. В хорошем расположении духа полковник дарил окружающих каким-то подобием улыбки. Сегодня эта улыбка была особенно заметна, так как генерал только что при офицерах назвал его «лихим молодцом и надеждой самодержавия» за бандитский налет на чеченский аул Хадис-Юрт.