Марк Юдалевич - Голубая дама

— Что ты, матушка! Я рада живой душе-то. Который годок все одна да одна. Вот когда кто из работных зайдет, да и то редко: бывает, цельную неделю проживешь, а припомнишь, ни единого словечка ни с кем не сказала, рта не раскрыла.

Вскоре я уже знала печальную историю старухиной жизни: ее муж был приставлен к плавильной печи. Стал плеваться черной кровью и, уволенный за чахотной болезнью, умер. Один сын определен был к куренному производству и на лесоповале задавило его сосной. Другого словили после побега с рудника, дали всего двести ударов, он упал, да так не поднялся, кровь горлом и из ушей пошла. Все перемешалось в сознании: рассказы Ивановны, ужас пережитого, тревога за будущее.

Утром генерал хватится Евтейшу. Рано или поздно спустится в подвал, увидит там труп своего холуя, хватится Ваньши. Может догадаться, что и я с ним сбежала.

Найдут меня, схватят, начнут колоть своим страшным шилом, замуруют снова в ту же каменную клетку.

Но больше всего думала я об Юрии Тимофеевиче, с которым уже было простилась мысленно, стоя в кирпичной могиле.

Пуще жизни желалось мне увидеть его. К тому же он один мог спасти меня. Завтра, вернее, уже сегодня, когда я не приду к Авроре, он сам начнет искать встречи со мной. Интересно, чем оправдает генерал мое отсутствие? Впрочем, изыщет чем. Да и что ему заботиться! Он же в глухомани нашей, по крайности, верст на триста вокруг царь и бог.

Поздний зимний рассвет стал уже робко пробиваться сквозь слюдяное окошко, когда я не то чтобы уснула, но впала в какое-то тревожное забытье. И в этом забытьи, мозг мой не отдохнул, жуть не покидала меня, одна страшная картина сменялась другой. То задыхаюсь я в каменной могиле, то захлебывается кровью мой Мишка, и пронзает меня морозным взглядом генерал.

Виделся мне и сын Ивановны. Почему-то представлялся он похожим на Ваньшу. И из ушей его текли тонкие струйки крови. И вдруг Евтейша втащил в пыточную комнату Юрия Тимофеевича. И явственно послышался его голос. И это уже не у сына Ивановны, а у Юрия течет из ушей алая кровь.

И снова слышу я милый, негромкий глуховатый голос.

— Здравствуйте, бабушка, — как будто произнес он. Я раскрыла глаза и теперь уже наяву услышала Ивановну.

— Здравствуй, здравствуй, батюшка. Спит она, наша красавица. На печи я ей постелила.

От нежданного счастья ком застрял у меня в горле, слезы выступили на глазах. В избушку сквозь слюдяное окошко, видно, давно уже пробиралось солнце. Среди нищеты, на стареньком скобленом столе фантастично сверкала моя драгоценная бриллиантовая брошь.

А у порога стоял Зарицын.

Многое довелось мне узнать в то утро. Оказалось, Ваньша, тот самый атаман ватажников, который когда-то захватил Юрия. Юрий вылечил его любимца — калмыцкого мальчика. Отселе их дружба.

Оставив меня у Ивановны, Ваньша сразу дал знать Юрию. Юрий спрятал Ваньшу — никогда бы не могла помыслить где — на квартире инженера, который читал доклад о конституции.

Юрий пытался прознать, что думает предпринять генерал. Для этого он решился прибегнуть к помощи графа. Мужчины держали большой совет. Григорий Львович, придумав срочную надобность, в десять часов был уже у генерала.

— Докладывайте экстрактно, — приказал генерал.

Доложив ему какой-то артикул и попросив резолюции, поручик справился о моем здоровье.

Муж, не моргнув глазом, ответил, что я прихворнула после бала, и добавил: бал-де доставил жене много хлопот и так уходил ее, что в ближайшие дни она никого принимать не станет.

Граф явился к Юрию возмущенный и объявил, что генерал явно ничем не встревожен. Либо уверен в смерти жены, либо в том, что ее вот-вот изловят, а ожидать от него можно всего, опричь чувств человеческих.

Как быть далее? Найдя защиту у Юрия и особенно у графа, я могу обвинить мужа. Правда, доказать что-либо будет трудно: генерал в этих местах всесилен. К тому же, кто может свидетельствовать в мою пользу? Ваньша? Но это обречет его на неминуемую смерть, да и какова вера беглецу-ватажнику!

Три дня прожила я у старухи. Каждый день приходил Юрий Тимофеевич. Обсуждали мое положение. Рассказывали друг другу о себе. Вспоминалось почему-то прошлое, до ничтожных мелочей, и обо всем хотелось нам рассказать друг другу.

Теперь я все знаю о Юрии. О его деде — жертве человека со вздернутым носом. О дружбе его с людьми 14 декабря. Понимаю, кажется, и отношение к нему Сперанского. Когда сановник приблизил Юрия к своей особе, Юрий не скрыл от него своих верований. Однако это не обескуражило Сперанского.

— Узнаю в тебе свою юность, — говорил он. — И умствователем был, и мечтаниям предавался о народном благе, выборности, всеобщей регламентации, ограничении законом власть имущих, в том числе и самодержцев. Да что мечты! Записки составил об устройстве судебных и правительственных учреждений в России и многое другое натворил. В том числе моим попечением государственный совет установлен. И лишь позже понял: все это от жизненных практик за тысячу верст. А когда познал опалу, жизнь в низах, ссылки отбыл, погубернаторствовал в Пензе и в Сибири, тогда тщету всего этого сердцем постиг. Рано, брат, слишком рано нам об этом помышлять. Не этого, а практических действий от нас Русь ожидает.

Михаил Михайлович не спешил тянуть Юрия на свою сторону. «Даже лошадь и ту перевьючивать с умом надобно, — пояснял он. — Все придет в свой час».

Злополучный гороскоп сильно разгневал Сперанского. Однако и в гневе он кричал, что не таких обламывал и этого вольнодумца обломает и заставит трудиться на пользу отечества.

И думается мне, для Сперанского дело не в Юрии.

Пытается он не столько другим, сколько себе доказать: дескать, путь его единственно верный. Это путь от заблуждения к истине. И потому рьяно хочет видеть и других идущими именно таким же путем.

Мужчины решили на первое время понадежнее упрятать меня, позже изыскать способ отплатить генералу за его изуверства… Но последующие события опишу завтра.

— Антипкин, ко мне! — раздается голос их благородия поручика Броницкого.

Я не сразу вспоминаю, что это я — солдат Антипкин, что такую фамилию придумал для меня Юрий. Ефрейтор толкает меня в бок, и я, подстегнув коня, догоняю сани, в которых едут их благородие.

— Разведай вон ту рощицу, Антипкин, не затаились ли там беглецы.

Я понимаю, что поручик дает мне возможность на несколько минут уединиться. Ведь я с утра в окружении его солдат.

Скачу в рощицу. За плечами у меня ружье. К седлу приторочена солдатская сумка.

Нынче, кажется, одна только зима щадит меня. В пору крещенских морозов довольно тепло и даже порой легкий снежок.

Впереди белое-белое поле. Никогда не видела сверкающего на морозном солнце столь девственной белизны снега. А у нас в городе, да и в окрестностях, угольная пыль да плавильный сок и вообще отучили от белизны…