Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

— Ясно. С чем пришёл?

— Меченоша твой любит подслушивать?

— Меченоша мой любит на дудочке играть. Говори о деле, коль пришёл.

— Дело такое, что мне головы может стоить, а князю Олегу Ивановичу — слуги верного.

— Это тебя? — на всякий случай спросил Степан, хотя уже понял, что перед ним сидит тайный сторонник рязанского князя, скорее всего, перекупленный Олегом Ивановичем, а может, и подосланный. От былой приязни, возникшей при первом взгляде на открытое, ладное лицо Пажина, не осталось и следа. Степан мысленно похвалил себя за то, что говорил с сотником осторожно, хотя заслуга тут была Юшки.

— Может быть, и тебя, стольник, — ответил Пажин. — О тебе тут разное говорят. На реке Боже ты с Дмитрием плечом к плечу сражался, московскую славу поднимал, от князя тебе честь... — Он опять скользнул глазами по книге, и Степан подумал: видимо, знает о подарке. — Ты Олегу Ивановичу верный слуга?

— Рязани я верный сын, потому и князю нашему верный слуга.

— Целуй крест, что никому, кроме князя Олега Ивановича, не скажешь.

— Чего не скажу?

— Того, что я тебе поведаю.

— Послушай, сотник, — рассердился Степан, — не знаю, что у тебя там за душой. Какие тайны и кому они нужны. Ты или выкладывай, зачем пришёл, или уходи.

— Не горячись. Речь идёт о родной тебе Рязани, о её будущем.

Степан задумался, разглядывая Пажина: «Врёт небось. Позвать, что ли, Юшку и выставить эту харю?.. А если не врёт? Если не с пустым делом пришёл? Опять же согласиться, связать себе руки крестным целованием, не изведав броду? Разумно ли?..»

Пажин сидел спокойно, не спуская глаз со Степана. От его внешней безмятежности мелькнувшая было при встрече приязнь вернулась.

— Крест целовать я не стану, а вот слово воинское дам, — сказал Степан.

Теперь задумался Пажин. Наконец, приняв решение, заговорил скупо:

— Дознался я, что гонцы Олега Ивановича, посланные им в Литву, в Тверь и в Орду, перехвачены Москвой.

— Что? — спросил Степан с искренним непониманием.

— А то, что тайные рязанские грамоты оказались в руках Дмитрия.

— И что в тех грамотах?

В глазах Пажина мелькнуло беспокойство:

— Будто сам не знаешь.

— Я тебя спрашиваю.

Пажин обвёл взглядом избу, размышляя. За дверью пела бесхитростно дудочка Юшки. Видимо, поняв, что выхода отсюда нет и ему ничего иного, как продолжать, не остаётся, сотник сказал:

— Сговор против Москвы.

— Так, — кивнул Степан. Он не удивился, так как ждал чего-то подобного. — И давно Москва перехватила гонцов?

— Как раз перед твоим приездом.

— Чего-то ты врёшь, Пажин-Харя. Олег Иванович, как тебе ведомо, меня с поздравлениями прислал, с уверениями в дружбе. А на словах велено говорить и о союзе против Орды. Дмитрий Иванович со мной обратную грамоту шлёт о великой радости и своём согласии на союз. Меня обласкал и за все эти дни не то что словом о перехваченных гонцах обмолвиться — бровью не повёл.

— И ты ему поверил? Он всё простеньким прикидывается. Мол, воин я, страждатель на полях бранных, коему в боях да походах грамотишку-то толком и ту некогда освоить. — Пажин усмехнулся зло. — Его митрополит Алексий воспитал, а уж тот первейшая был лиса. И в летописцах Дмитрий начитан, и в изборниках, и в хронографах...

Степан вспомнил, как легко и свободно Дмитрий Иванович называл имена князей, княживших два столетия назад в Киеве и других южных, забытых уже ныне, после татарского нашествия, княжествах, и мысленно согласился с Пажиным, подивившись его осведомлённости.

Пажин, помолчав, продолжил:

— Я бы сам весточку Олегу Ивановичу послал, да ведь перехватят. Заставы нынче всюду, птица не пролетит. А ты — посол, Дмитрием обласканный. Всего и передать-то нужно, что гонцы схвачены.

— Как Олег Иванович мне поверит? Тебя ведь, верно, называть не след?

— Ему, один на один, можешь шепнуть, а так, на людях, упаси Господь, стольник. Я ещё пригожусь здесь. А московские уши и на Рязани есть, я точно знаю, только вот кто, ещё не допытался. — Сотник тяжело поглядел прямо в глаза Степану, и тот внутренне поёжился. — Ты назови ему имена гонцов: Третьяк Косой был послан в Тверь, Федот Дюжий — к Ягайле в Литву, Салтык — к Мамаю. Думаю, не забудет Олег Иванович мою службишку.

— И давно ты ему так служишь?

— Это уж мои с ним дела.

— А Дмитрия давно ненавидишь?

— И то мои дела.

— Что ж, понятно. Иди, Пажин. Будь в уверенности: я всё доведу до сведения Олега Ивановича. Юшка!

Дверь настежь распахнулась, и в светёлку вошёл меченоша.

— Проводи сотника с честью. Так, чтобы никто его не приметил ни из наших, ни из московских.

Юшка молча поклонился и отступил в сторону, пропуская Пажина в дверь.

...Всю дорогу до Рязани у Степана мучительно вертелась в голове одна и та же мысль: что теперь делать? Как поступить? Рассказать всё Олегу Ивановичу, ни словом не обмолвившись о том, что, посылая его во главе посольства в Москву, он его, Степана, устами лгал ей, своё предательство общерусского дела прикрывал? Промолчать? Тогда будет и честь, и пожалования, и станет явью мечта об Алёне... А как же книга? Как же слова Дмитрия Московского: «Не изменяй мечте русских людей о единстве — вот и отблагодаришь»? Да, лукавый подарок сделал князь московский по совету вещего Боброка, ох лукавый... Не изменяй мечте русских людей о единстве... А он, Степан, уже этой самой измене помог, и если смолчит, то, укоренив её, укрепит, а значит, и сам пособником станет. Зато будет и княжья милость, и любовь Алёны, и достаток детям и внукам...

Степан дожидался Алёну, и желая, и страшась этой встречи.

Вечерело. Темнота по-осеннему быстро сгущалась, окутывая беседку и весь яблоневый сад.

У боярина Корнея в этом году урожай ещё не собирали — все люди были заняты восстановлением Переяславля после его разгрома отступающей Ордой. Перезрелые яблоки от порывов ветра с шорохом падали наземь, заставляя вздрагивать Степана. «Пуглив я стал что-то», — подумал он с грустью.

Внезапно из полумрака возникла Алёна, радостная и нарядная, хотя выбежала она в тот вечер на тайное свидание поздно, и едва ли мог Степан разглядеть в темноте её наряд. Она отвечала на ласки смело и была податлива, прижимаясь всем телом к любимому.

Внезапно Алёна отстранилась и спросила обеспокоенно:

— Что ты не весел, Степанушка?

А как быть весёлым, если приехал из Москвы не только с Дмитриевыми грамотами, но и с «весточкой» Пажина-Хари, что легла тяжким камнем на сердце. А Олег Иванович не торопится принимать. Оставалось Степану размышлять да ждать, ждать да размышлять, в который раз прокручивая в голове всё и не находя ответа.

— Не волнуйся, Степанушка, отец точно узнал, что завтра будет тебе большой приём и пожалуют тебя в бояре, — по-своему поняла молчание Алёна.