Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

— Ах ты моя вещунья. — Степан улыбнулся, обнял её крепко-крепко.

— А знаешь... — Алёна замолкла.

— Узнаю, коли скажешь.

— Матушка шепнула мне, что отец хоть и не говорит прямо, но согласен твоих сватов принять. Убедила она его, упросила. Если, конечно, милость тебе окажут, как задумано.

Степан знал, что не боярыня, добрая душа, повлияла на Корнея, а он сам, когда перед самым отъездом в Москву намекнул боярину, что пошатнулся тот в милостях великого князя из-за предполагаемого союза с удельными Милославскими.

— Что же ты молчишь, аль не рад? — спросила Алёна.

— Рад, — ответил Степан, — честь мне великая предстоит... — И вдруг, как в прорубь, кинулся в откровенность: — Только ведь не простым оказалось моё посольство.

— Ты о чём?

— Послал меня великий князь со словами мира в Москву. И одновременно гонцов в Литву, Тверь и к Мамаю. Предложил им союз учинить да вместе на Москву ударить.

Алёна тихо охнула. Степан решил, что она не поверила.

— Думаешь, не может этого быть? Я и сам надеялся. Потому и задержался на день, велел Юшке проверить. Всё так. Более того, Москва тех гонцов перехватила до моего приезда. Получается, что князь Дмитрий, меня принимая, о двуличии Олега уже знал. Значит, и меня вправе был в двуличии заподозрить. А может быть, и заподозрил, ибо подарил мне книгу о единстве Руси и о горьких плодах княжьих усобиц.

— Что же ты решил? — Алёна пропустила мимо ушей слова о книге.

— Сам не знаю. Смолчать перед Олегом, получить из его рук великую честь за московское бесчестье, тем самым его предательство и своим сделать? Или в лицо ему всё высказать?

— А ты, Степанушка, выходит, на меня эту тяжесть переложить хочешь? — промолвила Алёна. — Ты сам должен решать. Я любое твоё решение приму и понять постараюсь...

Голос Алёны неожиданно задрожал, и она смолкла.

Олег Иванович принимал своего посла, вернувшегося из Москвы, в думной палате. Собрались ближние бояре, удельные князья, княжата, княжичи, воеводы, ближние мужи. В высоком тереме было жарко от сотни горевших свечей, пот струился по лицам. В бою так не волновался Степан, как здесь, среди родных рязанских лиц, а отчего? Оттого ли, что не знал ещё и сейчас, скажет князю о гонцах или нет? Или оттого, что представлял, как станут все эти лица ему враждебными, если выложит он всё как есть?

Уже принял князь грамоту Дмитрия Московского, уже сказаны были все обязательные слова, уже поцеловал Степан руку Олега Ивановича, и уже поглядывал на стольника с невысказанным вопросом князь, недоумевая, почему тот всё ещё стоит на коленях. А решение так и не приходило.

— За всё благорасположение твоё, государь князь, я тебя вечно благодарить стану, — опять повторил, уже в иных словах, Степан, и опять благосклонно улыбнулся ему Олег Рязанский. По рядам пробежал довольный шепоток, в котором стольник различал и слова боярина Корнея: «От души слова идут, от самого сердца!»

— И в молитвах своих твоё имя стану вечно славить, ибо великой милостью ты меня одарил. — Степан уловил подобие иронической улыбки на устах князя и подумал, что, пожалуй, хватил через край, назвав посольство милостью великой. От того, а ещё от своей нерешительности он рассердился, встал с колен и продолжал уже стоя: — Только вот скажи, государь, как назвать то, что ты, посылая меня вести переговоры о дружбе с Дмитрием Ивановичем, за моей спиной отправил гонцов к врагам Москвы?

В палате стихло, и стало отчётливо слышно, как трещат свечи. Скрипнула лавка под кем-то из бояр и тут же загудели возмущённые, гневные голоса.

— Что он сказал? — переспросил сидевший рядом с Корнеем боярин Ахломатый. Ему никто не ответил. Олег Иванович сидел неподвижно и молчал.

— О каких гонцах ты говоришь? — заговорил старый Милославский.

Степану почудилось, что в голосе старого князя не было гнева, а лишь искреннее желание узнать подробности позорящего Олега деяния.

— О тех, кого москвичи перед моим приездом перехватили! И грамоты князя Олега Ивановича, в коих он врагам Москвы союзы предлагал, прочли!

Глаза Олега Ивановича стали прозрачно-льдистыми, лицо будто замёрзло, но он продолжал хранить молчание. Зато ближние мужи враз закричали, их голоса перекрывали друг друга. Степан различал лишь отдельные слова: «Несмышлёныш... книжник... занёсся умом! Да кто их видел, этих гонцов?» На последнее он ответил:

— В Тверь был послан Третьяк, в Литву — Федот Дюжий, в Орду, к Мамаю — Салтык.

— Зачем ты заговорил об этом? — спросил наконец Олег Иванович.

Голос его был тих и спокоен.

— Я хочу знать правду! — Теперь, когда Степан сделал первый, самый страшный шаг, он говорил убеждённо, твёрдо, как и подобало воину и песнетворцу.

— Какую?

— Разве она бывает разная? У каждого своя?

— Бывает, что и так. Но не у каждого князя, а у каждого княжества. — Олег Иванович тем самым как бы поднимал свои поступки над личным, корыстным.

— Выходит, есть правда рязанская, правда московская, тверская?

— Да, выходит. Есть, была и будет.

— Значит и то, что русские земли врозь, есть, было и будет?

— Ты говоришь — русские земли, я говорю — княжества.

— Да что ты с ним словами-то перебрасываешься, Олег Иванович? — с елеем в голосе спросил старый Милославский. — Он тебя, если подумать, предателем назвал!

— Не было такого слова произнесено! — раздался хриплый голос боярина Корнея.

— Я слово «предатель» не произносил, князь Милославский, — сказал Степан. — Это ты его сейчас выкрикнул, потому что в душе твоей оно давно себе гнездо свило!

Старик вскочил и ринулся с посохом на обидчика:

— Сколько тебе в Москве золота отсыпали?

Олег властно остановил его, повысив голос:

— Тише, други! — И обратился к Милославскому с мягкой укоризной: — Зачем же так сразу о золоте московском думать? Стольник ещё совсем недавно сотником был. На пути государственной мудрости он только первые шаги делает. Первые всегда простыми кажутся. К примеру, если перед Русью враг, поганые, то надо встать всем миром, плечом к плечу и закрыть общему врагу путь общими силами. Так, Степан?

— Воистину так, государь!

— Только вспомни: сколько уже в прошлом князей в борьбе против Орды рядом с Москвой становилось? И где они теперь? Где князья можайские, серпуховские, кашинские, коломенские, галичские, Вяземские, белозерские? А? Под рукой Москвы! Кого купила, кого склонила и сломила, кого просто так, на красных словах слопала. Теперь к южным княжествам тянет руку. Доносят мне, что и Воротынские, и стародубские, и северские, и многие иные князья к Дмитрию послов шлют, торгуются, приноравливаются, как бы удачнее московское ярмо московским же бархатом подбить да московским золотом изукрасить! — Голос князя окреп, загремел под сводами палаты. — А Рязань наша старше Москвы! После Киева, Новгорода да Чернигова Рязань — следующая! Так, други?