Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

Когда люди услышали об измене, они взметнули кулаки и стали требовать мщения!

Король продолжил свою речь перед церковью Святой Марии и в заключение обратился к барселонцам за помощью, в которой нуждался. Возбужденные люди готовы были отдать ему своих детей, если бы он их об этом попросил.

Пожертвования поступали от всех жителей Барселоны; Арнау заплатил то, что ему полагалось как городскому меняле.

Вскоре Педро IV отбыл на Сардинию с флотом из ста кораблей.

Когда войско покинуло столицу, город вернулся к обычной жизни, и Арнау снова занялся своей лавкой, приемной дочерью, Святой Марией и теми, кто приходил к нему за помощью, прося взаймы денег.

Гильему пришлось привыкать к такому образу жизни и поведению, которые совершенно отличались от того, что он наблюдал в среде коммерсантов и менял, включая и Хасдая Крескаса.

Вначале мавр сопротивлялся и демонстрировал это каждый раз, когда Арнау развязывал кошелек, чтобы дать деньги одному из многочисленных трудяг, нуждающихся в них.

— Разве они не заплатят? Разве они не вернут долг?

— Эти займы без процентов, — возражал Гильем. — А деньги должны приносить доход.

— Сколько раз ты говорил мне, что нам нужно купить особняк, что мы должны жить лучше? Сколько бы все это стоило, Гильем? Ты прекрасно знаешь, что во много раз больше, чем все те займы, которые мы даем несчастным людям.

И Гильем покорно замолкал, потому что это действительно было так.

Арнау жил скромно, по-прежнему обитая в доме на углу улиц Канвис-Вельс и Канвис-Ноус. Единственное, на что он не жалел денег, так это на воспитание и обучение девочки. Мар ходила на занятия в дом одного из друзей-торговцев, где учителя давали уроки, и, конечно, в церковь Святой Марии.

Однажды в лавку к Арнау пришли представители совета приходских рабочих. Они просили о помощи.

— У меня уже есть часовня, — ответил им Арнау, когда совет предложил ему одну из боковых часовен Святой Марии. — Да, — добавил он, заметив удивление на лицах пришедших, — мне принадлежит часовня Святых Даров, которая считается часовней бастайшей и она всегда будет такой. Но в любом случае… — сказал он, открывая сейф, — сколько вам нужно?

«Сколько тебе нужно?»

«Сколько ты хочешь?»

«Этого достаточно?»

«Этого хватит?..»

Гильем постепенно привык к подобным вопросам и даже перестал спорить с Арнау, а люди, которым они помогали, улыбались ему и благодарили каждый раз, когда мавр проходил по берегу или через квартал Рибера.

«Может быть, Арнау прав», — начал думать он.

Бывший бастайш жил ради других: разве Арнау не то же самое сделал для него и троих еврейских детей, которых забрасывали камнями, а ведь они были чужими ему?

Если бы не Арнау, вероятнее всего, он и дети были бы сейчас мертвы.

Неужели человек должен меняться только потому, что он разбогател?

И Гильем, как это всегда делал Арнау, стал улыбаться знакомым людям, с которыми встречался, и здороваться с незнакомыми, уступавшими ему дорогу.

Однако такая манера поведения не имела ничего общего с теми решениями, которые Арнау иногда принимал в течение этих лет. То, что он отказывался от операций, связанных с торговлей рабами, казалось объяснимым, но почему, спрашивал себя Гильем, Арнау отказывается от участия в выгодных предприятиях, которые не имеют ничего общего с торговлей людьми?

Арнау объяснял свои решения, не допуская никаких возражений: «Это меня не убеждает», «Это мне не нравится», «Я себе этого не представляю».

В конце концов мавр вышел из себя.

— Это хорошее дело, Арнау, — сказал он, когда торговцы ушли из лавки. — В чем дело? Иногда ты отказываешься от операций, которые обещают нам хороший заработок. Я не понимаю. Я знаю, что я не тот…

— Нет, ты именно тот, — перебил его Арнау, не поворачиваясь.

Оба сидели за столом.

— Я сожалею. То, что происходит…

Он запнулся, но Гильем терпеливо ждал, пока хозяин решится.

— Знаешь ли, я никогда не буду участвовать в тех предприятиях, в которых заинтересован Грау Пуч. Мое имя никогда не будет стоять рядом с его именем.

Арнау смотрел вперед, куда-то вдаль, сквозь стену дома.

— Когда-нибудь ты мне об этом расскажешь? — спросил мавр.

— Почему бы и нет? — пробормотал он, повернувшись к Гильему.

И рассказал ему все.

Гильем знал Грау Пуча, потому что тот поддерживал деловые отношения с Хасдаем Крескасом. Мавр спрашивал себя, почему, в отличие от Арнау, не хотевшего иметь с ним дела, барон, наоборот, постоянно выказывал готовность сотрудничать с менялой? Разве их чувства не были взаимными после всего того, что произошло между ними?

— Почему? — спросил он однажды Хасдая Крескаса, рассказав ему историю Арнау с условием, что это останется между ними.

— Потому что есть много людей, которые не хотят работать с Грау Пучем. Признаться, в последнее время я тоже стараюсь не связываться с ним. Этот человек был одержим идеей занять место, которое не принадлежало ему по праву рождения. Пока он был простым ремесленником, ему можно было доверять. Теперь… теперь у него другие цели, хотя Пуч так и не осознал, что ему не место в высшем обществе. — Хасдай покачал головой. — Чтобы быть знатным, нужно знатным родиться, нужно впитать благородство с молоком матери. Я говорю это не потому, что Пуч хороший или плохой, но только тех людей можно считать представителями высшего общества, которые принадлежат к нему по праву рождения. Кроме того, если они разорятся, кто посмеет возражать каталонскому барону? Они горделивы, надменны, рождены, чтобы командовать и стоять над остальными, даже когда теряют все. Грау Пуч вошел в высшее общество только благодаря деньгам. Он потратил целое состояние на приданое своей дочери Маргариды и в результате почти разорился. Вся Барселона это знает! У него за спиной смеются, и его жена это знает. Что делает простой ремесленник на улице Монкада?! И чем больше насмехаются окружающие, тем больше Пуч старается продемонстрировать свою силу, выбрасывая деньги на ветер. Что делал бы Грау Пуч без денег?

— Ты хочешь сказать?..

— Я ничего не хочу сказать, но я бы тоже не стал сотрудничать с ним. И хотя твой хозяин исходит из других соображений, я думаю, что он поступает правильно.

С этого дня Гильем напрягал слух, как только слышал какой-нибудь разговор, в котором упоминалось имя Грау Пуча. Оказалось, что и на бирже, и в Морском консульстве при сделках, покупке и продаже товаров, при обсуждении положения в коммерции о бароне говорили много, слишком много…

— Сын Пуча Женис… — начал он однажды, когда они с Арнау, покинув биржу, прогуливались по берегу и смотрели на море, спокойное и благодушное, как никогда.

Арнау резко повернулся, услышав это имя, и Гильем увидел, как в его глазах загорелся огонек.