Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

— Ты сжег своего отца, потому что он был демоном? — Николау четко выкрикивал каждое слово.

— Мой отец не был демоном! — ответил ему Арнау, тоже крича, и стал вырываться из рук солдат, которые крепко держали его под локти.

— Но ты ведь сжег труп.

«Почему, Жоан? Ты — мой брат, и Бернат… Бернат всегда тебя любил, как своего сына».

Арнау опустил голову и повис на руках солдат.

Почему?..

— Тебе приказала это сделать твоя мать?

Арнау с трудом поднял голову.

— Твоя мать — ведьма, которая распространяет дьявольское зло, — добавил епископ.

Господи, что они говорят?!

— Твой отец убил ребенка, чтобы освободить тебя. Ты признаешь это? — крикнул Николау.

— Что?.. — изумился Арнау.

— Ты, — Николау ткнул в него пальцем, — тоже убил христианского ребенка. Что ты собирался сделать с ним?

— Тебе это приказали сделать твои родители? — Голос епископа зазвенел в ушах Арнау.

— Ты хотел взять его сердце?

— Скольких еще детей ты убил?

— Какие связи ты поддерживаешь с еретиками?

Инквизитор и епископ забросали его вопросами.

Твой отец, твоя мать, дети, убитые, сердца, еретики, евреи…

Жоан!

Арнау, совершенно обессиленный, опустил голову.

Он весь дрожал.

— Ты признаёшь? — Николау пронзительно посмотрел на него.

Арнау не шелохнулся. Трибунал не торопил его.

Солдаты продолжали держать обвиняемого.

В конце концов Николау подал им знак уйти. Дверь распахнулась, солдаты поволокли заключенного к выходу.

— Подождите! — приказал инквизитор, когда они уже были у самых дверей.

Солдаты обернулись.

— Арнау Эстаньол! — крикнул он. — Арнау Эстаньол!

Арнау медленно поднял голову и посмотрел на Николау.

— Можете увести, — сказал инквизитор солдатам, как только почувствовал на себе его взгляд. — Запишите, нотариус, — услышал Арнау голос Николау, когда они выходили из зала, — обвиняемый не отрицал ни одного из выдвинутых ему этим трибуналом обвинений и отказался признать их, симулируя обморок. Ложность этого состояния была раскрыта, когда обвиняемый, свободный от процесса дознания, прежде чем покинуть зал, снова выполнил требование оного.

Скрип пера преследовал Арнау до самой камеры.

Гильем отдал приказ своим рабам перевезти вещи в альондигу, ближайшую к таверне дель Эстаньер.

Хозяин воспринял эту новость с сожалением. Гильем оставлял здесь Мар, но он не мог рисковать, чтобы Женис Пуч узнал его. Оба раба, сопровождающих мавра, отрицательно покачали головой, когда хозяин попытался уговорить богатого торговца не покидать его заведение.

«На что мне сдались сеньоры, если они не платят?» — процедил он сквозь зубы, пересчитав деньги, которые ему вручили рабы Гильема.

Из еврейского квартала Гильем отправился прямо в альондигу; никто из торговцев, приехавших в город, не знал о его старых связях с Арнау.

— У меня есть торговый дом в Пизе, — объяснил Гильем сицилийскому купцу, который присел рядом с ним за стол во время обеда и поинтересовался, чем он занимается в столице.

— Что привело тебя в Барселону? — Сицилиец с нескрываемым любопытством смотрел на роскошно одетого мавра.

«Друг, у которого возникли проблемы», — чуть было не ответил ему Гильем.

Сицилиец, мужчина невысокого роста, лысый, с резкими чертами лица, сказал, что его зовут Якопо Леркардо, что он долго и много говорил с Жусефом, но всегда полезно узнать и другое мнение.

— Вот уже долгие годы я поддерживаю связи с Каталонией и хотел воспользоваться поездкой в Барселону, чтобы немного разведать, каков здешний рынок, — начал Гильем.

— Разведать, конечно, стоит, — отозвался сицилиец, не переставая подносить ложку ко рту.

Гильем подождал, пока тот продолжит, но Якопо не отрывался от своей миски с мясом.

«Этот человек не станет говорить попусту, — подумал мавр, — если поймет, что его собеседник разбирается в коммерции так же хорошо, как и он».

— Я убедился, что ситуация сильно изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз, — заметил Гильем. — На рынках мало крестьян; их места не заняты. Я помню, как раньше, много лет тому назад, смотрителю рынка приходилось наводить порядок среди торговцев и крестьян.

— У него уже нет работы, — сказал сицилиец, — крестьяне не производят продуктов и не приезжают торговать на рынки. Эпидемии выкосили жителей, земля не дает урожая, а сами сеньоры бросают ее и оставляют невозделанной. Люди бегут туда, откуда ты приехал: в Валенсию.

— Я побывал у некоторых давних знакомых, — сообщил ему Гильем, и сицилиец внимательно посмотрел на него поверх миски. — Многие уже не рискуют вкладывать свои деньги в коммерческие операции; они только выкупают долги у города. Они превратились в рантье. Как мне рассказали, еще девять лет тому назад городской долг составлял сто шестьдесят девять тысяч либр. Сегодня он, вероятно, уже свыше двухсот тысяч либр и продолжает расти. Город больше не может платить по обязательствам, которые служат гарантией его долга, иначе он разорится.

Какое-то время Гильем размышлял над вечным вопросом — об уплате процентов по займам, что было запрещено христианам. Восстановив коммерческую деятельность, а с ней и требования, которые приносили деньги, властям когда-то удалось обойти запрет, создав систему рент. По ним богатые граждане отдавали деньги городу, а власти брали на себя обязательства выплачивать им годовую сумму, в которую, очевидно, включались и запрещенные проценты. По таким обязательствам, если нужно было погасить основной долг, следовало заплатить на треть больше занятой суммы. Однако, покупая городские обязательства, человек не рисковал, как это было при коммерческих операциях, — до тех пор, пока Барселона могла платить.

— Но пока не наступило банкротство, — сказал сицилиец, возвращая его к действительности, — ситуация исключительная, чтобы зарабатывать деньги в графстве.

— На продаже, — перебил его Гильем.

— Главным образом, — согласился собеседник.

Гильем отметил, что голос сицилийца стал звучать более доверительно.

— Но можно также покупать, если есть подходящие деньги, — продолжил сицилиец. — Соотношение между золотым флорином и серебряным кроатом совершенно нереальное и не соответствует соотношению, установленному на зарубежных рынках! Серебро уходит из Каталонии в больших количествах, а король продолжает поддерживать стоимость золотого флорина. Ему это дорого обойдется…

— Почему ты считаешь, что король занимает такую позицию? — с любопытством спросил Гильем. — Король Педро всегда вел себя как человек разумный.

— Из обычных политических интересов, — перебил его Якопо. — Флорин — королевская монета. Его чеканка на монетном дворе в Монпелье зависит непосредственно от короля, в то время как кроат чеканят в таких городах, как Барселона и Валенсия, по соглашению с королем. Монарх хочет поддержать стоимость своей монеты, хотя явно заблуждается. Однако для нас это самая лучшая ошибка, которую он мог совершить. Король установил соотношение золота к серебру в тринадцать раз большее, чем оно реально стоит на других рынках!