Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

Ей было трудно придумать другое объяснение. И она подмигнула офицеру.

— Ты стара для этого парня, — засмеялся офицер.

Лицо Франсески оставалось невозмутимым.

— Приведи его ко мне, и ты не пожалеешь.

— Сюда?

«А если все-таки Аледис лжет?» — мелькнуло в голове Франсески, однако она тут же отмела эту мысль: ее никогда не подводило первое впечатление.

— Нет. Не сюда.

Аледис отошла на несколько шагов от палатки хозяйки.

Ночь была великолепной — звездной, теплой…

Лунное сияние окрашивало все вокруг в желтый свет. Она смотрела на луну — и на мужчин, которые входили в палатку и выходили оттуда вместе с одной из девушек. Обнявшись, они направлялись в какую-нибудь маленькую хижину и через какое-то время покидали ее, иногда смеясь, иногда в полном молчании.

Это повторялось снова и снова.

Девушки шли к тазу, в котором мылась Аледис, и подмывались, бесстыдно глядя на нее. У них был такой же взгляд, как у той женщины, которой мать Аледис когда-то давно запретила уступать дорогу.

— Почему ее не арестуют? — спросила тогда Аледис у матери.

Эулалия посмотрела на дочь, как бы оценивая, была ли она достаточно взрослой, чтобы выслушать объяснение.

— Дело в том, что и король, и Церковь позволяют им заниматься своим ремеслом.

Когда Аледис недоверчиво посмотрела на нее, мать добавила:

— Да, дочка, это так. Церковь говорит, что публичные женщины не могут быть наказаны земным законом, ибо это должен сделать Божественный закон.

Как ей было объяснить девочке, что Церковь поддерживает существование публичных домов, чтобы не допустить прелюбодеяния или противоестественных связей?

Эулалия снова посмотрела на дочь. Нет, ей еще рано знать о противоестественных связях…

Антония, блондинка с вьющимися волосами, стояла возле таза и улыбалась ей.

Аледис растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.

Что еще рассказывала ей мать?

Она погрузилась в воспоминания, пытаясь отвлечься. Кажется, этим женщинам не разрешали жить в городе, в деревне и в любом месте, где жили честные люди. Они рисковали быть изгнанными даже из своих собственных домов, если этого потребуют соседи. Их обязывали выслушивать проповеди, чтобы они могли получить прощение. Им запрещалось посещать общественные бани, кроме понедельников и пятниц — дней, отведенных для евреев и сарацин. Они имели право подавать милостыню, но никогда не могли жертвовать свои деньги Церкви…

Антония стояла в тазу, одной рукой поддерживая юбку, а другой продолжая подмываться — и все время улыбалась!

Каждый раз, когда она выпрямлялась, зачерпнув рукой воду, чтобы помыть себе промежность, она смотрела на Аледис и улыбалась. И Аледис улыбалась ей в ответ, стараясь не смотреть на ее лобок, освещенный луной.

Почему она улыбается?

Похоже, эта девушка совсем еще ребенок, хотя уже и проклятый всеми…

Несколько лет тому назад, как раз после того, как отец отказался выдать ее замуж за Арнау, мать повела дочерей в монастырь Святого Пере в Барселоне.

«Пусть они посмотрят!» — приказал дубильщик жене.

В атриуме было полно дверей, сорванных с петель. Их либо приставили к стене, либо просто бросили во дворе как попало. Оказалось, что король Педро даровал право аббатисе, благодаря которому она своей властью могла приказать бесчестным женщинам уйти из ее прихода, а потом сорвать двери с их домов и принести их в атриум монастыря.

Аббатиса с рвением принялась за дело, и теперь все могли полюбоваться на итог ее деяний!

— Это двери всех тех, кого выгнали из их жилищ? — спросила Алеста, показывая рукой и вспоминая, как их самих выгнали из дому, прежде чем они переехали к Пере и Марионе. Их дверь сорвали за неуплату.

— Нет, дочка, — ответила мать, — это двери женщин, не сохранивших невинность.

Аледис отчетливо помнила этот момент. Произнося эти слова, мать смотрела прямо на нее, сощурив глаза.

Пытаясь прогнать неприятное воспоминание, Аледис помотала головой из стороны в сторону, и ее глаза снова остановились на Антонии и ее светлом лобке, покрытом кудряшками, такими же, как и на голове.

Что бы сделала с Антонией аббатиса из монастыря Святого Пере?..

Раздался голос Франсески, которая звала Антонию.

«Девочка!» — крикнула она ей, и Аледис увидела, как Антония выскочила из таза, обулась и вбежала в палатку хозяйки.

Прежде чем Франсеска вернулась к своим заботам, ее взгляд на несколько секунд остановился на Аледис?

Что пряталось там, за этим взглядом?

Эйшимон д’Эспарса, оруженосец его величества короля Педро IV, был важной персоной, гораздо более важной по своему положению, чем по телосложению, потому что, когда он сошел со своего внушительного боевого коня и снял с себя доспехи, то бравый мужчина превратился в низкорослого и худенького человечка.

«Слабак», — решил Арнау, опасаясь, как бы столь знатная особа не прочитала его мысли.

Эйшимон д’Эспарса командовал ротой наемников, которым платил из собственного кармана. Когда он смотрел на своих людей, его одолевали сомнения.

Где их преданность ему?

И сам отвечал на свой вопрос: в оплате, только в их оплате. Поэтому ему хотелось окружить себя гвардией телохранителей. Драка, свидетелем которой он стал, произвела на него сильное впечатление.

— Каким оружием ты владеешь? — спросил у Арнау королевский оруженосец.

Когда бастайш показал отцовский арбалет, Эйшимон д’Эспарса коротко обронил:

— Понятно.

И, помедлив, добавил:

— Все каталонцы умеют им пользоваться, это их обязанность. Что-нибудь еще?

Арнау покачал головой.

— А этим? — Эйшимон указал на кинжал, который Арнау носил за поясом.

Когда бастайш показал ему тупой кинжал, вельможа громко рассмеялся, запрокинув голову.

— Таким кинжалом, — заметил он, все еще смеясь, — ты даже не порвешь девственную плеву! Будешь тренироваться с настоящим.

Он порылся в ящике и подал новому бойцу кинжал мачете, гораздо длиннее и больше, чем кинжал у бастайша.

Арнау с восхищением провел пальцем по лезвию.

День за днем Арнау вместе с гвардией Эйшимона учился рукопашному бою со своим новым кинжалом. Ему выдали цветную форму, куда входили кольчуга, шлем, который нужно было начищать до блеска, и толстые кожаные сапоги, завязывающиеся крест-накрест лентами на икрах. Тяжелые тренировки перемежались с настоящими боями врукопашную, без оружия, организуемыми офицерами из лагеря. Арнау стал воином подразделения королевского оруженосца, и не было дня, чтобы он не участвовал в одном или двух поединках на глазах у людей, которые толпились вокруг него, кричали и делали ставки.

Нескольких поединков было достаточно, чтобы за Арнау среди солдат закрепилась слава настоящего бойца. В редкие моменты передышки, когда бастайш проходил между ними, он чувствовал, что на него смотрят, его показывают другим.