Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Наконец я дорвалась до новостей о всех вас, о которых долго ничего не знала. Фугишка рассказала о том кошмаре, который она испытала в исправительном заведении, куда ее отправили из Петербурга. Это было то же заведение, куда попала Ловсик, но только другое отделение для девочек постарше, которые все были проститутки и воровки, возненавидевшие ее с первого раза за то, что она с ними не дружила. Они прозвали ее Баронессой. Их разговоры и брань не поддавались описанию. Я уже рассказала, что заведующая заведением была старорежимная дама, которая поняла, что имеет дело с девочками совсем другой категории, и всячески старалась их оградить от общения с этими несчастными изуродованными детьми. Раз она сказала Фугишке, чтобы та спала у нее. Бедная Фуга обрадовалась, так как для нее было пыткой видеть и слышать все, что говорили и делали эти девочки. Когда Фуга, Ловсик и Лап были отпущены из заведения, то начальница призналась, что подслушала разговор старших девочек, которые собирались в ту ночь задушить Фугу во сне. Они возненавидели ее за неучастие в их проделках. Так опять Господь оградил моих дорогих, а я в неведении сидела в тюрьме и поручала их всесильной любви Божьей. Многое мы узнали друг о друге, и время летело быстро. Тогда-то ты и рассказала, что видела меня в своей болезни, когда я тоже тебя видела, хотя ты была далеко от нас на юге. Когда-нибудь ты сама напишешь свои воспоминания для дорогого Шими, чтобы он понимал, как Бог хранит среди страшной опасности.

В Дрездене нас ожидала радость встречи с Оболенскими, которых мы потеряли из виду после их отъезда из Совдепии. Жили они в квартире старшей сестры дяди Оффенберга, графини Кайзерлинг. Дядя Алеша был, как прежде, гостеприимен и ласков. Тетя Лизи жаловалась на трудности жизни, но тем не менее они нас угостили на славу. Софи Кайзерлинг пришла со своей внучкой и вспоминала бабушку Мещерскую, которую очень любила. Доли была в восторге снова увидеть Лапа, а я смогла представить Фугу дяде и тете. Кроме того, мне хотелось переговорить с дядей о твоей предстоящей свадьбе и расспросить его о Ваньке, будучи уверена в его справедливой оценке. Для этого я отправилась к ним одна. Они жили в квартале, напомнившем мне детство, когда мы бывали в огромном старом дворце Шенбургов, который мне тогда казался очень мрачным, хотя мы там веселились от души. Дядя Алеша был сердечен и сказал, что тебе необходим развод и что он ничего плохого за Ванькой не замечал, что в Берлине у молодежи мало работы, но когда ее находят, то все меняется. Все дело в том, как ее получить. Все это происходило незадолго до инфляции. Я вспоминаю, что после свадьбы ты писала, что самое выгодное было – покупать вещи, хотя бы белье, которое сегодня стоило, скажем, двадцать марок, а через две недели оказывалось, что вы его купили почти даром. Ты рассказала о том, как встречала и отправляла через Голландию Ловсика (где тогда жила сестра Юрия Мовеса) в Англию.

Когда мы еще были в Москве, Экстрант приглашал Лапа навестить его в Швеции, когда он попадет за границу, дал ему свой адрес. Мы тогда в Дрездене долго обсуждали вопрос, ехать ему или нет, и решили, что нет. В основном из-за денег, которых у нас было мало, и было неясно, удастся ли Лапу получить работу в Англии. Мы тогда сообща составили письмо Экстранту, в котором Лап выражал сожаление, что не смог воспользоваться его любезным приглашением, без объяснения причины, так как тот наверняка предложил бы заплатить за дорогу. Время шло. Нужно было ехать дальше и снова расставаться, неизвестно насколько. Засиживаться было некогда. Нас ожидало свидание с Тюрей и Ловсиком, с дядей Сашей и Вавами, и я надеялась найти там письмо от Гунчика, с которым я условилась писать на их адрес с помощью Филибустера. Тяжело было расставаться, особенно в такую ответственную минуту в твоей жизни. Нина мне нравилась, но я ее слишком мало знала, чтобы быть уверенной, что она не окажется повторением своей сестры Маруси. С Фугой мы снова расставались надолго, поскольку не знали, как сложится наша дальнейшая жизнь. Однако я глубоко верила, что Господь не оставит и все устроит к лучшему, и я снова поручила Ему всех вас. Мы с Лапом уехали к вечеру через Голландию. Провожать нас пришел Ванька. Лапушка был с ним любезен, а я сделала каменное лицо. Это было 20 ноября.

Мы списались с Вавами, [214]которые предложили нам остановиться у них в Чессингтоне, который прозвали Чесней. До Лондона добрались вечером. Было совсем темно. На таможне нас задержали надолго из-за наших совдеповских паспортов, которые мы поменяли потом на нансеновские. В Лондоне, на вокзале Виктория, нас встретил дядя Саша с тетей Марой. [215]

После первых объятий я им представилась как акушерка Абрамова, так как мой наряд был совсем не нарядным. Тетя Мара вообразила, что я выехала из Совдепии как акушерка. Вава приехал на своем автомобиле и отвез нас к себе. Мы расстались с тетей и дядей, пообещав увидеться при первом удобном случае. По дороге Вава нас расспрашивал обо всем. Когда мы въехали в аллею, ведущую к дому, он сказал нам, что мы уже дома. У подъезда нас ждала Катя. Дети уже спали. Все казалось таким необычным. Нас накормили и отвели в комнаты с пожеланием выспаться. Когда мы спросили, где Тюря, нам сказали, что ей дали знать о приезде. Обливанка [216]принесла мне керосиновую печурку. Вава показал нам ванну и сказал, что нужно запираться, так как «каждая капля слышна».

Утром меня разбудил звон церковных колоколов. Мы приехали 29 ноября. Звонили в маленькой церкви неподалеку от дома. Я встала быстро в надежде получить от Тюри весточку, но письма не оказалось. Все три мальчика завтракали с нами, Николе было года три, когда я его видела в последний раз на Кавказе, а Георгий тогда только учился ходить, Эммануэль еще не существовал. Вава называл Эммануэля Патрикием в честь какого-то прадеда Голицына. Это был красивый кудрявый ребенок и, по словам Вавы, походил на портрет Петра Великого в детстве. Я им напомнила, как уверяли, что баронесса Строганова (Мария Яковлевна) имела роман с Петром, который был дружен с ее мужем. В марьинской галерее был ее портрет, на котором она была изображена с миниатюрой Петра Великого на груди. На ней был кокошник с кружевами и жемчугом. Рядом висел портрет ее мужа в красном, шитом золотом, мундире. Насколько помню, он получил свой баронский титул за то, что снабжал Петра деньгами перед Прусским походом. Он был именитым купцом и пригласил к себе Петра к завтраку. Когда же Петр пришел, то угощение ему подали на бочке, что того удивило. После завтрака Строганов спросил у него разрешения послать ему эту бочку, которую с трудом подняли. По возвращении во дворец Государь велел вскрыть бочку, которая оказалась наполненной золотыми червонцами.