Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

— Не тронь, покуда не твоя, — тихо прошептала она, потянувшись к нему и чуть коснувшись губами его давно не стриженных волос.

— А чья же? — усмехнулся Дарен, обхватив ее за пояс и поддерживая.

— После свадьбы твоя буду, — выдохнула она и, ловко выскользнув из его рук, юркнула в горницу. — Иди сюда, чай, голодный ведь? — послышался из-за холщовой занавески ее звонкий голос. Вздохнув, парень отодвинул длинный отрез ткани и шагнул вслед за нею в горницу. От натопленной печи и горящих лучин стало еще жарче.

Лес замер в тяжелом предчувствии. Не слышно было привычного поскрипывания деревьев на ветру, не кричали птицы, но трещали костры. Только один горел, собрав вокруг себя всю потрепанную и малость прореженную шайку.

Атаман сидел на гладком замшелом камне, скрестив ноги и играя костяной рукоятью ножа. Подбрасывал его, вертел на ладони, перекидывал из одной руки в другую, пока не выронил. Ветер гнал дым от костра к нему; на светлых, чуть взъерошенных волосах сединой осыпался серый пепел, руки, старая истрепанная одежда навсегда пропахли костром и лесом. Даже в ярко-голубых глазах его, глубоко посаженных под выгоревшими на солнце бровями, теперь, казалось, всегда отражались отблески пламени.

Больше всего на свете он не терпел поражений. Больше всего на свете ненавидел, когда вынужден был признавать превосходство других и отступать с позором, а на сей раз, к тому же, с потерями. Четверых своих людей он потерял в глупой, бессмысленной схватке. Будь они хоть каплю, хоть самую малость поосторожнее, ничего бы не вышло у княжьих гридней. Облава в лесу прокатилась бы пожаром, но — стороной.

Осенняя ночь встретила напряженной тишиной. Атаман злился молча, чувствовал, что теперь уже не вправе высказывать ничего тем, кто остался. Остался в живых, остался с ним. Один сдался добровольно, признав поражение, трое других сражались, как спущенные с цепи псы, но их сил не хватило. Их было не так много, и несмотря на то, что все пришли на помощь, двух с небольшим десятков человек не хватало, чтобы спасти товарищей.

У них не хватало слишком многого, чтобы они могли выжить.

Стемир медленно оглядел свою оставшуюся шайку. У него было два десятка и еще семь вместе с ним, с нынешними потерями осталось, кроме двух десятков, всего лишь трое. Бросаться на выручку всей толпой было слишком безрассудно и недальновидно: князь Изяслав силен, а им сей день из леса и вовсе нельзя казаться. Но и просто так оставить на погибель четверых Стемка не мог. Все они были товарищами, каждый стоял за каждого, и эту простую истину Стемка усвоил с самого первого дня, как попал в этот лес.

Нельзя слепо подчиняться всем, кто сильнее. Но и в одиночку не получится бороться против всех.

— Я пойду в Киев, — суровый взор атамана ненадолго остановился на каждом, кто слушал и смотрел на него. — Найду их и… сделаю все, что смогу.

— Рискуешь, — заметил черниговец Велег.

— Знаю, — Стемка сцепил пальцы замком на коленях. — И мне плевать. Кто я такой буду, если брошу их? Кто мы такие будем?

— Двоим бы пойти… — заикнулся было один, но атаман сурово взглянул в его сторону, заставив умолкнуть.

— Сокол прав, — хмуро заметил Лют, за минувшее время совсем поседевший и заросший белой густой бородой. — Только одного его отпускать не дело. Втроем идите, трое будет в самый раз.

— Кто трое, дедушка? — усмехнулся атаман. — Меня и одного там много.

— Град велик, а времени мало. Втроем больше услышите, узнаете.

— Я пойду, — поднялся Велег, заткнув топор за пояс. Взглянул на атамана так, что тому даже в голову не пришло возражать.

— Я пойду, — из задних рядов показалась рыжая нечесаная голова Данилки. — Не гони, отец-атаман. Мешать не станем.

— Ладно, — сдался Стемир. — Будете моими ушами и глазами при княжьем дворе. Челяди у Изяслава — на целый Подол соберется, двумя больше, двумя меньше — он и не сразу приметит. Верных людей у нас не будет, что по делу — передавать станете сами, а где меня искать — поймете легко. Я же… — он по привычке прикусил губу и опустил глаза в землю, задумавшись. Вертел в перепачканных пальцах тоненькую ольховую веточку, гнул ее, крутил, обрывая увядшие листочки, и, наконец, сломал пополам. — Я же пойду говорить с боярами. Считай… лично расспрошу.

— Это как?

— Неважно, — Стемка отбросил веточку в сторону и спрыгнул с камня. — Спать всем. Завтрешним утром уйдем.

Ночь выдалась беспокойной. Стемка слышал, что народ не спал. Повсюду чудились разговоры, трещали в костре подброшенные сухие ветки, но никто не шумел, не было даже привычных драк и переругиваний. Осеннее утро порадовало туманом и прохладой, после долгой выматывающей даже ближе к северу жары и духоты такая погодка была настоящим подарком. Старшие — Велег и Данила — отыскали самые лучшие рубахи и кафтаны, что у них только были. Кое-как выстирали и перемотали онучи, с утра пораньше в холодной реке вымылись, Данилко свою рыжую гриву прибрал, и Стемка взглянул на них будто другими глазами. Когда б не их беда, когда б жизнь другим боком не повернулась, были бы люди — что надо. Мастера хорошие, товарищи верные…

— Ну, Стемир, Афанасьич, готов, что ли? — неловко спросил Данилко. — Туман не ждет, выйти бы хоть на дорогу, покуда он не разошелся.

— Погоди. Иди сюда, — Стемка вытащил из-за пояса клинок, стянул бечевку с растрепанного хвоста, собрал волосы в ладонь, как получилось, ближе к затылку. Свободной рукой вручил Данилке свой нож. — Режь!

Примерившись, Данилко в три движения отрезал по краю его ладони. Стемка тряхнул головой, разбрасывая светло-русые пряди, ставшие раза в три короче — длиной до подбородка, — и снова спрятал нож. Голове стало непривычно легко, а вот за душой камнем висела тяжесть. Он ничего не сказал, только рукой махнул, сплюнул на дорогу через плечо и быстро, не оглядываясь, пошел вперед. Спутники поспешили за ним.

Без малого три дня шли пешими, ночевали где придется, когда тайно, когда просили крова. На старых покосившихся сеновалах было видно крупные колючие звезды. Стемке не спалось, особенно в последнюю ночь, когда заночевать решили на краю посада, перед самым городом. Он думал о том, что вот уже ему тридцать четвертый солнцеворот минул недавно, а домой возвращается — будто всего лишь после долгой отлучки. Будто и не было семнадцати последних солнцеворотов: глядишь, как полжизни… Кажется, будто, малой еще, сбежал тайком от отца с товарищами на реку, а теперь возвращается, ждет неведомо чего: то ли осерчает отец, то ли нет.

Стемка разворошил сено, густо пахнущее сухими цветами и знойным летом, землей, ковылем, ромашкой, улегся поудобнее, закинув руки за голову. Звезды замерли на низком чернеющем небе, как пришитые. И на миг показалось ему, что вправду оттуда, с высоты, из другого светлого и чистого мира, на него смотрит высокий темнобородый старик в белых одеждах, золотом нимбе и с суковатым березовым посохом. Смотрит и молчит, качает курчавой седеющей головой, одной рукой держась за посох, другую приложив к тяжелому золотому кресту на груди, от которого тоже свет исходит.