Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Идиот! — бросил Геза и направился к картине Пишты.

А я быстро вышел в кухню, к жене Пишты. Мне осточертело это истерическое нытье, раздражающим, ослизлым туманом заполнившее воздух мастерской. Однако не меньше я злился и на Гезу. И не только за странную сухость при встрече. По какому праву он так высокомерно и грубо держался здесь? Я чувствовал в душе горький осадок. А я так надеялся, что поговорю с ним обо всем и разрешу все свои мучительные сомнения. О жгучем чувстве стыда… О привратнице… Об утках…

Ленке стирала; дети уже пообедали, со двора доносились их звонкие голоса.

— Как поживает Марта?

— Спасибо, хорошо.

— А дети?

— Тоже хорошо.

— И мне хотелось отвезти детей к своим старикам, — вздохнула Ленке. — Но ты же знаешь, какой Пишта.

Я готов был расцеловать ее за то, что она не стала расспрашивать меня: что, мол, там, в мастерской, не передавали ли чего по радио? От нее веяло каким-то добрым спокойствием. И вообще я любил эту пышную маленькую женщину за ее простоту и врожденный ум и иногда жалел. Хотя вряд ли она нуждалась в моей жалости. Пишта познакомился с ней, когда эта деревенская девушка работала прислугой в Будапеште. В тот период Пишта понял, что он по своей сути анархист и женился на Ленке, чтобы и этим подорвать устои буржуазного строя.

— Что это за девица там, в мастерской?

— Девица? Какая девица?

— Ну та, яркая блондинка.

— А, Лили? Она женщина, а не девица. Художница по керамике вроде бы. — Помолчав, Ленке добавила: — Пишта привел ее несколько дней назад. Так и живет у нас.

— Последняя интеллектуальная любовь! — сказал я смеясь.

Ленке как кошка набросилась на меня:

— Не смей издеваться! Художник не может обойтись без интеллектуального вдохновения!

В ее устах так мило прозвучало это «интеллектуального вдохновения», что я невольно подумал: это не Пиштины слова, она сама их придумала.

— Ладно, ладно, Ленчике, пусть будет по-твоему! Только не бей! Значит, это новейшее интеллектуальное вдохновение?

— Ты никогда не понимал Пишту! — укоризненно сказала Ленке. — Хотя ты сам в душе художник.

— Главное, чтобы ты понимала его, Ленчи!

— Нет, она не из тех… — Она стала озираться, словно желая убедиться, не притаился ли кто-нибудь в тесной кухне, и прошептала: — Мы ее укрываем… Еврейка… Жена одного Пиштиного знакомого. — Минуту она поколебалась, говорить ли дальше. Затем, опустив глаза, зашептала еще тише: — Несколько месяцев она была любовницей одного жандармского офицера… — Взглянула украдкой на меня: как я воспринял это сообщение. — Я не презираю ее… Она принесла себя в жертву, чтобы спасти родителей и братьев с сестрами… — Снова замолчала и, тяжко вздохнув, задумчиво произнесла: — Ради своих детей я тоже поступила бы так…

Я растроганно смотрел на эту женщину, излучавшую сияние нетронутой наивной чистоты, и думал: если сделаю когда-нибудь фильм, то непременно с ней в роли матери. Она на целую голову выше хоть и не лишенного таланта, но полусумасшедшего, сумасбродного Пишты. Я взял ее руку и поцеловал.

— Ты с ума сошел! — Зардевшись, она вырвала руку. И тут же рассудительным будничным тоном сказала: — И теперь лишний рот в доме. От детей приходится отрывать кусок.

— Знаешь, Ленке! Я только сейчас вспомнил. Марта прислала тебе две… нет… целых три утки. Дай-ка корзинку. Я принесу.

— А что мне с ними делать?

— Поджаришь. Они хоть и не очень откормленные, но все же изжарятся в собственном соку.

— Мы с самой весны на одной растительной пище, — сказала она и, стыдливо улыбнувшись, отвела взгляд в сторону. Затем, словно я вздумал подшутить над ней, перешла от защиты к нападению: — Тебе все шуточки! А знаешь ли ты что-нибудь о токсинах в мясе? Сколько раз поешь мяса, столько раз отравляешь себя!

Я думал, что не сдержусь и захохочу.

— Милая Ленчике! Ты неисправима… но в этом-то счастье Пишты.

Когда я вернулся в мастерскую, там царили мир и покой. Пишта Вирагош показывал Гезе картину.

— Обобщение… абстрагирование… идейное содержание вместо зрительного эффекта… поиски закономерных взаимосвязей, таящихся в реальных предметах… бунт hominis aesthetici [42] Человека-эстета (лат.) . … — такие слова доносились до меня из его сплошным потоком льющихся объяснений.

Геза слушал Пишту с ехидной усмешкой. Потом вдруг тронул его за плечо:

— Брось ты этот вздор, старина! Знаешь, что тебя сделало кубистом? Лень.

Пишта оторопело уставился на Гезу; он еще открывал рот, как выброшенная на берег рыба, но уже не мог выдавить из себя ни единого звука.

— Ты ленишься рисовать! Хотя и умеешь.

Пишта сорвал полотно, бросил его на пол и начал топтать.

— Мещанин! Отсталый мещанин! — кричал он.

Никто не придал этому взрыву серьезного значения. Миклош Биркаш и Фери Фодор, игравшие в шахматы, даже не взглянули на Пишту. Геза рассмеялся, поднял полотно и водворил на мольберт.

— Так даже оригинальнее, — сказал он.

Лили сидела в углу и молча смотрела куда-то вдаль. Беспрерывно звучали марши. Я не выдержал больше.

— Если обо мне спросит Дюси Чонтош, — тихо сказал я Гезе, — я вернусь через час.

Он ничего не ответил, только кивнул, мол, ладно, будет сделано.

По двору, быстро стуча каблуками, кто-то бежал за мной.

Это была Лили.

— Вы разрешите мне пойти с вами? — еле слышно и чуть ли не униженно спросила она. — Там задохнуться можно.

— Я не на прогулку иду, — бросил я, даже не остановившись.

Она пропустила мимо ушей мой резкий тон и продолжала идти рядом, отстав всего на полшага. Как бездомная собака, которая боится получить пинок.

— За что вы презираете меня?

— Я даже не знаю вас.

— Меня зовут Лили… Лили Варнаи.

Я не отрекомендовался.

— Я по вашим глазам видела, что презираете.

— Вам померещилось, — пробормотал я неуверенно. И добавил: — Могли бы выбрать более удачный цвет для своих волос.

— Вам не нравится? — В ее вопросе я уловил неуклюжее кокетство, а может, мне просто показалось.

— Идите к черту!

Девушка или женщина — бог ее знает — остановилась; она отстала, как собака, которой дали пинок.

Улицы уже погружались в темноту. Зажатый между домами жидкий туман, словно сочившийся из асфальта или из булыжников, медленно поднимался вверх, как уровень воды в половодье. Воскресные осенние дни в Йожефвароше, особенно в послеобеденное время, — как они памятны мне! В многонаселенных, тесных квартирах сытно пахнет остывшим обедом. Теперь хорошо бы сразиться в ульти [43] Карточная игра. . И опрокинуть пару кружек пива. Каким далеким и милым сердцу кажется теперь все это.

На улицах в эту пору было немноголюдно и тихо, только из-за закрытых окон доносились звуки радио. Обуреваемые страхом первого грехопадения, прыщавые подростки крадучись пробирались вдоль стен домов по направлению к улице Конти. Из корчмы вывалился пьяный. Остановившись на улице, задрал голову и заревел, как бугай в хуторском дворе, когда его гонят к поилке: