Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Да здравствует сепаратный мир! Да здравствует его высокопревосходительство регент! — Затем, отвернувшись к стене, кряхтя и бормоча, стал мочиться.

Вскоре я попал в совершенно иной мир. По Большому бульварному кольцу валом валил народ. По мостовой с диким грохотом проносились бронетранспортеры, набитые немецкими солдатами. Затем проехали два грузовика с нилашистами в черной форме, с нарукавными повязками. Однако все это, как какое-то гротескное, но малоинтересное представление, не занимало прохожих. Люди гуляли, мирные семейные пары толкали перед собой скрипящие коляски с маленькими детьми. Лишь несколько человек остановились на краю тротуара и смотрели на проносящиеся грузовики. Они приветственно взмахивали рукой или потрясали кулаками и вдруг накинулись друг на друга. В тот же миг их окружила толпа зевак, но вскоре все разбрелись. С ворот большого пятиэтажного дома какие-то люди сорвали желтую звезду и исступленно топтали ее ногами, как только что Пишта свою картину. Их окружила толпа прохожих, они хохотали, подзадоривали «смельчаков». Какой-то мужчина в кепке крикнул:

— Эй, она еще пригодится! — И поспешно ретировался.

Постепенно, как погруженное в воду тело принимает ее температуру, я впитывал настроение уличной толпы. Вскоре я почувствовал усталость, мною овладело какое-то безразличие. Но несмотря на внешнее спокойствие, меня пробирала нервная дрожь, пожалуй больше от неопределенности, чем от ожидания чего-то. Неужели только и всего?

То тут, то там люди собирались в группки. В небе кружил самолет с немецкими опознавательными знаками и разбрасывал листовки. Куда падала листовка, туда и устремлялись люди, как рыбы на брошенные в воду крошки.

На площади Ракоци устроили праздничную ярмарку. Стояли в ряд палатки, под шарманку крутилась карусель, пищали бумажные волынки, толпился народ. Какой-то инвалид на костылях в потрепанной военной гимнастерке продавал песенники.

— Новые, самые лучшие военные песни! «Жизнь коротка», «Мой милый лейтенантик», «Бурные волны Днестра». Последние новинки!

Через площадь протопала группа пехотинцев; шли они нестройными рядами. Один солдат остановился, снял винтовку и, не целясь, выстрелил в кружившийся высоко над головой самолет. Он даже не посмотрел, попал или нет — где там! Разве попадешь… И, вскинув винтовку на плечо, побежал догонять остальных. Привязанный к его ранцу шлем глухо побрякивал.

У самой крайней палатки на засыпанной галькой площадке устроили представление девушки, одетые во множество юбок. Став в круг и взявшись за руки, они кружились и пели. Шарманка карусели заглушала их голоса, но они, не обращая на это внимания, пели и кружились. Взлетали цветные юбки, мелькали голые коленки, описывали круги длинные косы и хлестали девушек по спинам. Вокруг стояли парни, гражданские и пехотинцы с увольнительными. Они выкрикивали озорные слова и громко гоготали. Девушки делали вид, будто ничего не слышат и даже не замечают парней, хотя выступали для них, целомудренно выставляя напоказ свою молодость, свою нетронутую свежесть. Я тоже остановился и стал смотреть на них. На душе потеплело. Я бы, наверно, от умиления разревелся, если бы не стыдился слез. В Вёльдеше тоже по главной улице сейчас гуляют большими группами девушки; они ходят, взявшись за руки, и поют, а время от времени украдкой оглядываются на парней, медленно идущих за ними. И не только в Вёльдеше. В каждой деревне. Всюду в мире… Марта, родная, как ты там? А дети?..

Я невольно оглянулся, почувствовав, что кто-то стоит позади меня.

Это была Лили. Она тоже смотрела на девушек, и по ее лицу катились слезы. Видимо, она устыдилась своей слабости, быстро вытерла слезы и вызывающим, чуть ли не хвастливым тоном спросила:

— Вам известно, что я три месяца была любовницей жандармского офицера?

— Да.

Совсем рядом что-то неожиданно трахнуло. Я вздрогнул, сердце забилось учащеннее. Обстрел?.. Нет. Рядом с каруселью стоял столб-силомер; рослый детина, сняв пиджак, так ударил огромной деревянной кувалдой, что стрела подскочила до самой высокой отметки, и разбил капсюль, в результате чего последовал выстрел.

Я усмехнулся и зашагал дальше.

Лили пошла следом за мной, упрямо не отставая ни на шаг.

— Этим вызвано ваше презрение?

— Я уже сказал, что не презираю вас.

— Ленке рассказала?

Я не ответил, ускорил шаг. Лили не отставала. Ей пришлось почти бежать, чтоб не отстать от меня; на ходу она все настойчивее бросала отрывистые фразы:

— Красивую легенду рассказала?.. Что, мол, ради родителей и маленьких братьев и сестер?.. Это неправда… она все сама придумала… чтоб ее непорочная, чистая душа могла вынести… Нашу семью к тому времени уже угнали…

Мы проходили под полуоткрытым окном первого этажа. По радио звучный суровый голос — даже угадывались усы над верхней губой говорившего — повторял: «Генерал-полковнику Карою Берегффи [44] Военный министр фашистского правительства Салаши. В 1946 году казнен как один из главных военных преступников. немедленно прибыть в Будапешт…» Затем снова зазвучали умопомрачительные марши.

Кто он, этот генерал-полковник Карой Берегффи?

— Он даже не знал, что я еврейка… Я наврала ему, что мой муж офицер… капитан… воюет на фронте… Он гордился мной… ввел в свое общество… Ему льстило, что он любовник настоящей дамы, офицерской жены… Мы развлекались… кутили… танцевали. Орадя… Дебрецен… Кошице… А поезда с узниками все шли и шли… Шли без меня, понимаете? Вместо меня кто-то валялся на гнилой соломе… Я же валялась на шелковой постели… — Она немного помолчала; наверно, от быстрой ходьбы, волнения и лихорадящего самобичевания у нее перехватило дыхание. — Вчера мне исполнилось двадцать лет… Год назад я вышла замуж… Через три недели мужа взяли на трудовой фронт…

Меня охватило чувство гадливости.

В небе еще кружил самолет.

Лили, видимо, догадалась, какие чувства обуревали меня. Вдруг, обогнав меня, она остановилась, преградив мне путь:

— Плюньте мне в лицо! Плюньте хоть вы! Зачем меня жалеют?

Я шагнул в сторону, чтобы обойти ее. Дрожа всем телом, она вцепилась в меня и не отпускала; по ее лицу, как и там, на площади Ракоци, когда она смотрела на танцующих девушек, текли слезы. И казалось, вместе со слезами уходило из нее желание к самобичеванию. Совершенно изменившимся голосом она воскликнула:

— Как я хочу умереть!..

Вдруг мне стало нестерпимо жаль ее.

— Не надо так… — неловко попробовал я ее утешить.

— Но почему я не могла решиться еще до того… — Она подняла на меня заплаканное лицо. — Скажите… Почему человек так ничтожен, что боится?.. Почему настолько ничтожен, что предпочитает смерти даже позор?..