Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Вокруг нас все неистовее, в убыстряющемся темпе танцуют пары, а мы топчемся на месте среди этой толчеи. Дюси нетерпеливо, явно нервничая, посматривает в нашу сторону. Мы направляемся к нему.

Дюси показывает на часы.

— Вы не опоздаете в университет? — спрашивает он тревожно, и щека его нервно подергивается.

— Ой, и правда! — Она хватает свои вещи, пожимает нам руки и торопливо уходит.

А мы сидим за столиком, не зная, о чем говорить. Дюси весь поглощен разглядыванием танцующих. Только что состоявшийся разговор навел меня на размышления. Кто она, эта женщина? Что побудило ее говорить такое? Я никак не могу понять, что гнетет меня: то ли неудовлетворенность тем, что мучившие меня вопросы так и остались невыясненными, то ли что-то другое. Меня так и подмывает спросить у Чонтоша, но я, по сути дела, и сам толком не знаю, что именно. А он, словно догадываясь, что я вот-вот задам ему вопрос, говорит:

— Взгляни, какие красивые ножки! — И кивает в сторону одной из танцующих. — Так бы и впился зубами! — Он заливается дребезжащим смехом и, не дожидаясь, как я отреагирую на эту пошлость, поспешно вскакивает. — Пошли. Или ты еще остаешься?

На улице многолюдный поток разобщил нас: мы потеряли друг друга из виду; да оно и к лучшему. После шума в кафе всегда оживленная улица Ваци кажется мне совсем тихой, а между тем по ней нескончаемым потоком валит народ даже по мостовой, и автомобили, нетерпеливо мигая фарами, настойчиво требуют уступить им дорогу. От сизых выхлопных газов синеватый осенний вечер кажется еще более синим. Многокрасочные неоновые рекламы, ослепительно яркие витрины, шарканье шагов по асфальту, веселый звонкий женский смех, раздающийся то тут, то там, множество увлекаемых общим потоком людей, двигающихся каждый сам по себе, но составляющих какую-то однородную массу, — все это воспринимается мной как волнующая вибрация вечно обновляющейся жизни и вместе с тем вновь навевает тоскливое настроение. Такое же чувство я испытал, уходя от Андраша. Кажется, я начинаю постигать смысл слов этой женщины, сказанных ею о Дюси Чонтоше…

Заметив его в толпе, я подъезжаю к нему на машине.

— Может, подвезти тебя?

— Ну что ж, не возражаю.

Чувствую, что мое приглашение оказалось для него неожиданным. В машине мы тоже не разговариваем, но, когда я останавливаюсь у дома на Братиславском шоссе, ему явно не хочется выходить. Он сидит рядом и молча смотрит куда-то вдаль.

— Ты никуда не спешишь? — спрашивает он наконец. Потом, уже выйдя из машины, добавляет: — Сдается мне, давненько ты не пил настой шиповника! А ведь зима на носу… — Он смеется, но смех его грустный, что называется сквозь слезы.

Я действительно давно не бывал у Чонтоша. В квартире ничего не изменилось. Только мать его еще больше постарела. Опираясь на палку, с трудом волоча ноги, она кое-как передвигается по квартире, и уже не торчит в зубах у нее длинный мундштук. Скульптур со времени моего последнего посещения — а прошло, пожалуй, два года — как будто не прибавилось. Даже незаконченный скульптурный этюд — фигура девушки с веткой, — мне кажется, стоит на том же самом месте и находится в том же состоянии, как тогда.

— Может, угостить вас шиповником? Он так богат витаминами.

— Благодарю. Пожалуй, не откажусь.

— Сейчас согрею.

Мы с Дюси проходим в другую комнату.

Здесь, в домашней обстановке, он выглядит еще более изнуренным и постаревшим. Говорят, что рядом с матерью человек независимо от возраста как бы возвращается к детству, молодеет. Он же, как только мы вошли в квартиру, стал каким-то согбенным, прибитым, словно на его плечи свалилось непосильное бремя, даже морщин прибавилось на лице. Но вместе с тем движения его каким-то странным образом приобрели бо́льшую уверенность, стали более энергичными. Может, это та самая уверенность, которую придает нам привычная обстановка.

Выдвинув ящик письменного стола, он вынул какую-то папку и бросил ее на стол.

«Ну вот, — мелькнуло у меня в Голове, — начинается! А я-то думал, что в эту встречу все будет иначе, чем обычно, ибо она началась не так, как всегда».

В последнее время (в последнее время ли? Пожалуй, в последние годы) так уж повелось, что Дюси нет-нет — иногда с перерывом в несколько месяцев — да и объявится по телефону.

— Нужно срочно поговорить с тобой! По важному делу! — Он произносит это не терпящим возражения тоном, словно мы все еще живем в условиях подполья и ему надо передать мне срочную директиву партии или партийное поручение.

В таких случаях я или еду к нему в Институт экономики, о деятельности которого не имею ни малейшего представления, или мы договариваемся встретиться в каком-нибудь кафе. Иногда он забежит ко мне домой либо я к нему. Тогда он неизменно открывает ящик письменного стола или достает из портфеля знакомую потрепанную папку, бросает ее на стол и торжествующе смотрит на меня. Иногда размахивает перед моим носом пачкой газет, какими-то журналами, книгами.

— Ты читал это? Конечно, нет?

Если я отвечаю утвердительно, он пытливо смотрит на меня сквозь толстые стекла своих очков.

— Ну и как?

Хорошо выучив свою роль, я молча пожимаю плечами.

Тогда он зачитывает отрывки из материалов, собранных в его «досье», и начинает освещать мне международное положение… внутриполитическую обстановку… по его мнению, решающий, но до сих пор никем не подмеченный фактор мировой экономики… новые, но пока еще скрытые тенденции развития венгерского сельского хозяйства… когда как, смотря по тому, какое открытие ему удалось сделать… Достаточно нескольких строк в какой-нибудь статье, двух-трех противоречивых сообщений, не вполне обоснованных данных, как у него уже готовы новые, свои собственные умозаключения. Дальнейшая судьба социализма, его победа или поражение зависят теперь от того, будут ли они всеми поняты и учтены. И не только социалистического строя в Венгрии, но и мировой системы социализма.

В его суждениях нередко было много захватывающих, интересных выводов, метких наблюдений, оригинальных мыслей, но в целом все выглядело чрезмерно усложненным, надуманным, оторванным от жизни, не имеющим реальной почвы под собой и воспринималось как плод фантазии, созревший в кабинете, за письменным столом.

Наши встречи, как правило, заканчивались ссорой. Он обругает меня, назовет закоснелым обывателем, не способным видеть дальше своего носа, сделать и шаг по непроторенной дорожке, скажет, что меня уже по-настоящему не интересует дело революции, что я замкнулся в узких рамках искусства, увяз в болоте своих ограниченных творческих интересов. В такие минуты я всегда возмущался и давал себе обет никогда не затевать с ним споров, не выслушивать его сентенций. К чему зря тратить духовные силы и время?! Он стал фантазером! Политиканствующим завсегдатаем кафе! Сидит в своей келье и выдумывает спасительные рецепты избавления мира от всех зол и бед!