Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Дюси ухмыляется, делая вид, будто мы обменялись безобидными шутками. Он явно стремится сгладить остроту пикировки, всемерно стараясь разрядить создавшуюся напряженность.

— Илонка работает над историей Сопротивления. Она и у меня выпытывает всякие подробности, но, право же, она знает куда больше, чем я. — Он торжествующе смеется, потом тычет в мою сторону удивительно длинным, похожим на дуло пистолета указательным пальцем. — Его тоже стоило бы порасспросить.

— Вряд ли маэстро располагает временем для подобных разговоров. — Причем слово «маэстро» она произносит с легкой иронией.

— Нет, что вы, я с удовольствием поведаю вам о своих злоключениях, о целой одиссее с моими утками. А вы историк?

Она утвердительно кивает.

— И ассистент кафедры в университете, — хвастливо поддакивает Чонтош. Никак не пойму, он-то чем бахвалится?

— Зачем же вы выдали меня? Маэстро, очевидно, принял меня по меньшей мере за профессора… А что это за одиссея с утками? — обращается она ко мне.

— Да так, пустяки, анекдотичный случай! — вставляет Чонтош, вяло махнув рукой. Он задвигал челюстью еще энергичнее.

— В самом деле, — говорю я, — она вполне заслуживает специальной главы в ваших исторических изысканиях… — И затем невнятно бурчу: — Коли мы стали ходячими первоисточниками истории.

Не знаю, что именно прозвучало в моем голосе, но женщина стала смотреть на меня пристальнее, с повышенным интересом. Это еще больше разозлило меня.

— Я не видел тебя на похоронах! — обрушиваюсь я с упреком на Чонтоша. Может быть, даже с обвинением. Тон у меня становится резким, чуть ли не грубым. «Раз уж ты притащил меня сюда, я выложу все начистоту». — А ведь я дал тебе знать и мог бы подвезти, но ты даже не отозвался.

Он чуть бледнеет.

— Я был занят, — бормочет он. Мой выпад, как видно, застал его врасплох. Какое-то время он молча двигает челюстью, затем, словно это придало ему силы, смотрит на меня в упор. — Впрочем, если хочешь знать, я все равно не поехал бы.

— Почему?

— Ты сам отлично знаешь!

— Откровенно говоря, понятия не имею!

— В таком случае мне придется объяснить тебе еще раз, но только не сейчас! — В его голосе звучит несвойственное ему раздражение. Он закуривает. Его рука так сильно дрожит, что пальцы едва удерживают спичку.

Женщина с напряженным вниманием следит за нашим препирательством.

— Я хочу услышать это сейчас!

Мою запальчивую реплику заглушают резкие звуки внезапно включенного музыкального комбайна. Зал оглашается заигранной мелодией из фильма «Мост на реке Квай». Из-за столиков поднимаются пары и начинают танцевать на маленьком пятачке посредине зала. «Предвечерний танец… Заставьте зазвучать пластинку с вашей любимой танцевальной мелодией…» — вкрадчиво призывает в потайном микрофоне загадочный и томный женский голос.

Женщина неожиданно наклоняется ко мне.

— Вы танцуете? — спрашивает она, поднимаясь. Меня удивляет вопрос и ее приглашение, но в ее глазах светится такая искренняя мольба, что я не решаюсь отказать ей и тоже невольно встаю и машинально, как лунатик или загипнотизированный, следую за ней на паркетный пятачок. — Не судите меня строго за то, что я сама вас пригласила…

— Признаться, танцы не входили сегодня в мои планы.

— Но теперь-то, пожалуйста, не оставляйте меня здесь одну! — Мы стали танцевать. — И еще прошу вас, не обижайте дядю Дюлу.

— Да я и не думал его обижать.

— У него крайне подавленное состояние. Он старается скрыть это, но я точно знаю. Он глубоко потрясен этой трагедией.

Мы танцуем молча, вернее, просто шаркаем ногами, толкаемся в толпе танцующих. Я украдкой посматриваю на нее. Открытое красивое лицо, разве что брови чуть густоваты, но это нисколько не портит его, а наоборот, контраст придает тонким чертам ее лица своеобразную прелесть. Бросая беглые взгляды на танцующих, сравниваю ее с другими женщинами, и мне кажется, что она совсем не такая, как все. Но чем она отличается? Нельзя сказать, что она не по моде одета. И меня это радует, сам не знаю почему. Я не выношу в женщинах подчеркнуто показное пуританство: это обычно либо позерство, либо проявление духовной лени. В этой женщине привлекает именно то, что она модно, со вкусом одета и в то же время не выглядит вычурно напряженной; в каждой мелочи сквозит ее индивидуальность, вкус, присущий только ей, даже в оригинально повязанной цветной косынке на шее. «Волей-неволей засмотришься, глаз не оторвешь», — как принято говорить у нас, киноработников. Как же я этого раньше не заметил? И мне еще больше стало неловко за свою бестактность.

— Вы простите меня за все эти…

— Вы хорошо знали Гезу Балла?

— Он был моим близким другом.

— Правда? — Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами и даже останавливается. — Я так люблю его картины… Это даже не то слово — люблю. Меня всегда захватывала страстная натура их создателя…

Мне приятно, что она не задает праздных вопросов, которые в последние дни особенно часто можно было услышать от падких до сплетен любопытных: «Вам что-нибудь известно?», «Что его побудило?», «В самом деле из-за этой женщины?..», «Его действительно затравили, загнали в гроб?», «Может, он спился?..»

— Да, да, продолжайте, я слушаю!

— В его полотнах чувствуется борение мятежной души. Только вот я никак не могу понять, против какого зла… и во имя чего он боролся? Скорее, догадываюсь… Мне даже иной раз хотелось прийти ему на помощь…

На ее лице уже нет и следа сконфуженности и обиды, они сменились искренним восхищением. Оно придало ее лицу удивительную гармоничность. Гармоничность? Нет, это, пожалуй, не то слово; гармоничность — это завершенность, законченность, а в ее лице пленяет порыв, стремление глубже понять истину, самую суть явления.

Заметив мой восхищенный взгляд, она немного смущается и говорит уже совсем другим тоном:

— Я в какой-то мере занимаюсь и искусствоведением. Просто так, из снобизма. — И уголки губ ее чуть-чуть кривятся.

— Могу я задать вам вопрос?

— Пожалуйста.

— Но вы не поймете меня превратно?

— Все будет зависеть от вопроса. С учетом того, кто задает его.

Я некоторое время колеблюсь, но потом все же решаюсь:

— Что у вас общего с Чонтошем?

По тому, как вздрогнули ее ресницы, мне стало ясно, что она правильно поняла меня. Она устремила на меня открытый и прямой взгляд.

— Я питаю к нему большое уважение. И мне жаль его. — Затем, помолчав, она продолжает: — Может, это глупо, но я усматриваю большое сходство между судьбами его и Гезы Балла… Это ничего, что внешне они так различны. И что даже питали неприязнь друг к другу… А вы какого мнения на этот счет?

— Все, что я услышал от вас, так неожиданно для меня.