Ирина Измайлова - Собор. Роман о петербургском зодчем [litres]

– Он очень добрый! – улыбнулась девочка. – Очень, очень! Мы все его знаешь как любим! Слушай, хочешь доесть мое яблоко? Я больше не хочу.

Егорушка обрадовался этому предложению. Он живо взял у Елены яблоко и доел его.

– Вкусно, – сказал он. – А еще чего поесть нет ли? Брюхо подвело.

Девочка решительно взяла его за руку:

– Пошли. Что же ты сразу не сказал?

Она повела его на кухню, где безо всякого смущения заглянула во все посудины, нашла в одной их них остатки жаркого и решительно вытряхнула его в глиняную миску, которую поставила на стол перед Егором, положив рядом кусок хлеба и вилку.

– Кушай на здоровье и расти большой!

Егорка, который в жизни своей никогда вилки не видел, долго вертел ее в руке, потом положил на стол и спросил:

– А ложки-то нет, что ли?

Елена немного удивилась, однако подала ему ложку и, пока он уплетал жаркое, деликатно отвернувшись, налила ему кружку молока.

Мальчик выпил и молоко, а потом, смутившись, пробормотал:

– А ведь я, кажись, вас вовсе обожрал…

– Нисколько, – покровительственно и величаво сказала Елена.

Но вдруг она увидела нос своего гостя, перепачканный соусом, и, не удержавшись, расхохоталась.

Глядя на нее, Егорушка тоже рассмеялся.

– Ты чего? – спросила она.

– А ты чего?

И они засмеялись еще громче.

Лишь час спустя испуганная Варя, обнаружившая исчезновение больного, отыскала мальчика и девочку во дворе, где они увлеченно играли сцену из рыцарской жизни, сочиненную Еленой. Горничная ласково побранила обоих и отправила Егорку в постель, а Лену к матушке, которая, по ее словам, «доченьки заискалась вовсе».

Вечером, после ужина, принесенного ему все той же Варей, Егорушка вдруг заскучал. Он соскучился без новой знакомой, ему захотелось увидеть ее, а заодно и удивительных мраморных богов. Варя, накормив его ужином, ушла, и Егор решил этим воспользоваться. Как и утром, он встал и прямо в рубашке отправился по уже знакомой дороге к бронзовой лестнице.

В доме было по-прежнему тихо. Мальчик шел медленно, разглядывая красивые стены и двери коридора. Возле одной из дверей, не доходя лестницы, Егор задержался. Дверь была дубовая, и сверху в нее была вставлена чудная картинка: вокруг больших белых и розовых цветов вились птицы, яркие, веселые и ужасно маленькие – они легко помещались в цветках и длинненькими клювами пили из них нектар, все равно как пчелы.

Невольно Егорушка тронул рукой одну из птичек, и дверь, тихо заскрипев, вдруг приоткрылась. Мальчик увидел перед собою комнату с темной мебелью, со шкафами, креслами, в которых можно было утонуть, с большим столом, заваленным книгами и бумагами.

Возле стола, склонившись над какой-то бумагой, с карандашом в руке, стоял человек. Сзади Егорушке были видны только его согнутая спина и затылок со слегка взъерошенными светлыми волосами.

Услышав скрип двери, человек, не оборачиваясь, что-то сказал, но что именно, мальчик не понял – язык был чужой. Не услышав ответа, белокурый бросил через плечо по-русски:

– Это ты, что ли, Алеша? Входи, что топчешься?

– Я это… – сказал Егорка, делая шаг вперед.

И тотчас замер, ахнув от испуга.

Человек у стола обернулся, и мальчик узнал в нем господина главного архитектора! Егорке захотелось выскочить за дверь, но ноги у него приросли к полу. Впервые он видел грозного Августа Августовича так близко…

Монферран несколько мгновений удивленно смотрел на вошедшего, потом улыбнулся:

– Ого, а ты уже ходишь! Что же, совсем поправился?

– Ага! Благодарствуйте, ваша милость! – заикаясь, пробормотал Егор. – Вовсе здоров теперь… Коли прикажете, тотчас уйду, только скажите, ради Бога, чтоб мне штаны мои отдали!..

– Штаны? – Огюст поднял брови. – Разве в этом дело? Ну-ка иди сюда.

Он бросил на стол карандаш, сел в кресло и указал мальчику на другое – напротив себя.

– Садись.

Егорка со страхом глянул на высоченную спинку кресла и, подойдя к нему, неловко, боком сел на ручку.

Теперь главный архитектор оказался вовсе рядом с ним, и он затаил дыхание, боясь поднять глаза. Мужики говорили, что взгляд главного, если он сердится, прямо жжет до костей.

– Куда ты собираешься уйти? – тихо, очень мягко спросил Монферран. – Куда ты пойдешь?

– В барак, – ответил мальчик, пальцем вытирая нос. – В барак, к мужикам… А чего?

– А того, что места тебе там не положено. Ты ж не рабочий.

Егор насупился:

– Батька ж рабочий был. А мне куды было деваться? А нынче куды?

Огюст кашлянул немного смущенно:

– Но тебе там работать нельзя. Ты еще маленький.

– Я? – Мальчик встрепенулся. – Не! Я, ваша милость, могу работать. Вы возьмите меня ну… ну хоть кем! Я сильный! Иль вы думаете, я слабый, потому как с лесов упал? Так они же разъехались… доски там гниловаты были: подрядчик, собака, подсунул…

– Он за это ответит. – Голос главного стал суров. – Но тебе нельзя на строительстве оставаться. Здесь сильные мужчины калечатся, гибнут. Я подумаю, куда бы тебя пристроить получше.

Егорушка зашмыгал носом и совсем низко свесил голову:

– Не надо меня пристраивать… Оставьте при соборе… Я ж не пьяница какой, чтоб меня гнать!

Огюст усмехнулся:

– Экий упрямец! Ну послушай, Егор… Как тебя по отчеству?

– По отчеству я Кондратьевич, – угрюмо пробормотал мальчик.

– Так вот, Егор Кондратьевич: взять тебя на строительство рабочим я не могу – ты же кирпичи таскать не сможешь, верно? А мастерству никакому не обучен. Или не так, а?

Главный опять заговорил очень мягко. И Егорка решился еще прошептать:

– Так выучиться ж можно! Я памятливый…

– Фу ты Боже мой! – Монферран придвинул свое кресло ближе к креслу Егора и наклонился, снизу вверх заглядывая в лицо мальчика. – Ну что за упрямец! Тебе там медом намазано, что ли?

Егор поднял голову, и наконец их глаза встретились. На лицо главного архитектора падал свет от горящих в бронзовом подсвечнике двух свечей, и мальчик вдруг с удивлением и облегчением понял, что в этом лице нет ничего грозного… Оно было внимательно и как будто немного печально, а синие глаза смотрели пристально, спокойно. Вокруг глаз и на большом выпуклом лбу в ярком свете прорисовывались острые резкие морщинки. Их было много, но лицо все равно казалось вблизи куда моложе, чем прежде, издали, и Егорушка подумал, что главный вроде слишком молод, чтобы, как мужики говорили, строить собор двадцать с лишним лет… Мальчик набрал в рот воздуха и, вздохнув, проговорил:

– Не медом намазано вовсе… Мне собор нравится.

– Что-о?! – Огюст даже привстал в кресле и тут же упал обратно. – Что ты сказал?

– Что слышали! – уже совсем дерзко выпалил Егор. – Нравится мне собор Исаакиевский, вот я его строить и хочу!