Марина Аэзида - Хасинто. Книга 1

Теперь придется справиться с чувствами. Не убегать же.

Осеннее солнце грело, не обжигая, ласкало кожу. Но Хасинто все равно казалось, что могильным холодом веет. В груди екнуло — взгляд упал на надгробную плиту: Мария Табита Перес де Лара. Высеченные в камне буквы — четкие, резкие, — врезались в душу, раня и оставляя рубцы.

Перед глазами рисовались ужасающие, как страшный суд, картины. Гниющая плоть и белые кости под землей, оскал черепа, истлевший саван, копошащиеся черви… Неужели это его Марита?!

Голос доньи Беренгарии ударил в уши, словно звон набата, хотя говорила она вроде негромко.

— Ох, все они, дорогие мои, милые, здесь покоятся…

Она перекрестилась, глядя на статую Божьей матери, затем взяла у Диего часть цветов и возложила к одной из могил.

— Братик мой любимый, дон Рамиро… Да помилует тебя Господь, да примет в райские кущи…

Следующие букеты донья с теми же причитаниями положила на плиты своих родителей — деда и бабки дона Иньиго. Потом на могилы его первой жены и детей.

— Крохотулечки несчастные, — вздохнула она. — Ангелочки безгрешные. Вы уж помолитесь Господу, чтобы отец ваш домой невредимый вернулся.

Сеньора подошла к надгробию Мариты. Еще ничего сказала, а Ордоньо уже воскликнул с притворной тревогой:

— Хасинто, что с это с вами? На вас лица нет!

Отродье дьявола, будь он проклят!

— Все хорошо, — выдавил Хасинто.

Попытался изобразить улыбку, но, видать, неудачно. Донья Беренгария глянула на него и запричитала:

— И правда… Бедное дитя, Чинтито, вы совсем разволновались. Наверное, зря я вас сюда привела. Юные души… вы все такие неокрепшие, такие нежные, трепетные. Никогда не понимала: отчего вас так рано берут на войну?! Там же смерть, кровь, страдания. Бедный мой. Ну же, успокойся, сейчас мы отсюда уйдем.

Она ухватила Хасинто за щеки и потрепала. Отвратительно! Насмешливый взгляд Ордоньо и сочувственный — Диего, смутили еще больше.

— Все хорошо, — повторил Хасинто, отстраняясь.

— А еще такие трепетно-гордые, — проворковала донья. — Мальчики мои, в своей невинности вы прекрасны!

Говорила-то она про всех, а вот смотрела на Хасинто и пухлые пальцы тянула к нему же. Ухмылка на лице Ордоньо стала еще злораднее.

— Вы хотели возложить цветы, моя донья, — он умильно улыбнулся и протянул ей букет: благо, часть роз все еще держал в руках.

— Да-да, мой милый.

Напоследок она все провела пальцами по его щеке, потом наконец забрала цветы и повернулась к могиле.

— Мария Табита… Ох, бедный мой Иньигито так скорбел…

Она наклонилась и бросила букет на могилу. Разогнувшись же, схватилась за поясницу — наверное, возраст сказывался. Диего придержал женщину под локоть, чем вызвал ее благосклонный взгляд.

— Спасибо, родной. Я обопрусь о ваше плечо, не возражаете? Ох, я такой немощной становлюсь, когда мною печаль и страх овладевают.

— Страх? — вырвалось у Хасинто.

— Конечно, страх, дорогой мой Чинто. Боюсь я… Наш дон Иньиго все еще не вернулся… Кто знает… Ох, нет, даже думать об этом не хочу, — она зажмурилась, помотала головой, потом глубоко вздохнула и бросила: — Ладно, идемте.

А ведь и впрямь: сеньора нет почти два месяца. Всякое могло случиться. Он мог даже умереть. До сих пор такая мысль и в голову не приходила, да и сейчас едва укладывалась — немыслимо, невозможно, чтобы де Лара погиб! А что если все-таки…

Неясная тревога заполнила душу. Он даже обмер и — удивительно! — почувствовал себя осиротевшим. Прямо как в тот день, когда узнал о смерти отца. Но ведь дон Иньиго — не отец. Неужели, сам того не ведая, за месяц службы Хасинто так к нему так привязался?

— Диегито, проводишь меня до покоев?

Друг как-то вдруг побледнел и, сглотнув, выдавил:

— Конечно… — и повел сеньору прочь.

Хасинто с Ордоньо помедлили.

— Не повезло ему, — протянул паж. — Придется отговариваться. Причем так, чтобы она не обиделась.

— От чего… отговариваться?

Он не собирался обращаться к мерзавцу, но вопрос сам сорвался с губ.

— А вы не понимаете? Правда? — паж ухмыльнуся. — Вообще-то на его месте должны были оказаться вы.

— Это еще почему?

— А почему нет? — Ордоньо вперил в Хасинто насмешливо-злой взгляд. — Вам же не впервой вожделеть родных сеньора.

— Что?!

— То! Я все слышал! Тогда! Перед тем, как ты стал оруженосцем! — Ордоньо почти кричал. — Слышал! Все слышал! И оплеуху. И все остальное. Как ты упрашивал, — паж понизил голос и передразнил: — Ах, сеньор, вы же не отошлете меня, сделаете эскудеро.

Хасинто опешил, голова пошла кругом.

Он все знает! Знает о его позоре! Все слышал… слышал… Отрицать невозможно.

Значит, нужно хотя бы не показать, как растерян, унижен и разбит.

— И что? Хочешь пожаловаться сеньору? Он и так знает.

— Могу рассказать другим.

— А потом объяснишь дону Иньиго, откуда поползли сплетни? Или нет? Я-то в любом случае найду способ намекнуть, кто в них виновен.

— Сукин сын! — выкрикнул Ордоньо. — Ничтожество!

Нет уж, таких оскорблений Хасинто терпеть не станет!

Он всем телом навалился на пажа и прижал его к одной из могил — главное, не к Маритиной.

— Чего ты ко мне пристал?! Что я тебе сделал?! Завидуешь, да? Завидуешь, что я оруженосец, а ты нет?!

— Незаслуженно оруженосец! Кто ты?! Вот кто? Мальчишка из монастыря! И вместо того, чтобы на коленях благодарить сеньора за честь, осмелился его оскорбить! Он добрый, он простил! А теперь ты стараешься всех превзойти! Я ведь вижу! Тренируешься, как безумный, пытаешься услужить. И весь такой скромный… смиренный. Но я-то знаю! Не из верности все это! Из гордыни. Да! Пригрел наш дон Иньиго змею на груди!

Врезать бы ему, да руки ослабли. Дрожат. Дыхание неровное, прерывистое. Сложно спорить с… правдой? Наверное, он и впрямь помышляет о собственной славе, а не о добре для сеньора. Но тогда почему так за него волнуется?

— Чтоб тебя демоны сожрали! — прохрипел Хасинто.

Напоследок он ударил гада лопатками о надгробие и бросился к выходу с погоста.

При свете трех ламп Хасинто осторожно переворачивал хрустящие страницы рукописи, лежащей на подставке. Наконец-то нашлось время для чтения! Тем более из «Науки любви» он до этого слышал и читал лишь отрывки.

Как назло, именно сейчас, когда он увлекся книгой, затрубили рога, раздались крики, шум. Ну почему так не вовремя? Пойти, что ли, глянуть, что стряслось? Или постараться не обращать внимания? Нет, нельзя… Он же эскудеро. А вдруг что недоброе творится? Тогда его долг помочь рыцарям.

Где-то глубоко в душе толкнулась робкая, пугливая догадка: а может, дон Иньиго вернулся? Нет, лучше об этом не думать, даже не допускать такой мысли. Нет ничего неприятнее обманутых ожиданий.