Марина Аэзида - Хасинто. Книга 1

При слове «лекарь» Хасинто поежился. Он их с детства боялся, с того дня, когда его покусала собака, и замковый врачеватель прижигал раны раскаленым докрасна железом. Шрамы от ожогов и по сию пору пусть слабо, но были заметны на левой икре и под коленом. А еще однажды его одолела желудочная горячка, и целитель заставлял пить горькие вяжущие настои. От них рвало целыми днями до боли в груди и горле, к тому же мучили неясные страшные мороки.

От де Лары, похоже, не ускользнули его сомнения.

— Не волнуйся, Чинто, это хороший лекарь. Он из мавров, учился в Аль-Андалусе.

Еще лучше! Если уж христианский врачеватель причинял такую боль, то чего ждать от измаильтянина? Хотя… о чем он вообще думает, когда друг мертв?!

Сеньор поцеловал Диего в лоб, затем поднялся и ушел вместе с падре. Один из вассалов идальго Маркеса тоже коснулся губами лба юноши и удалился, а второй — седой и морщинистый Манрике, — остался. По его щекам катились, не останавливаясь, слезы. Неудивительно: Диего вырос у него на глазах, потому эта смерть для старого кабальеро тяжелая потеря.

Наконец, спустя минут десять, Манрике вздохнул, утер лицо тыльной стороной ладони, пригладил волосы Диего и, целуя его, что-то прошептал. Затем, по-прежнему шмыгая носом, встал и пошел прочь. Хасинто остался с другом один на один.

{Я думал, мы вместе будем болтать о битве… Думал, будем спорить, кто убил больше мавров, хвастаться… А оно вон как вышло…}

Его лицо совсем белое. Кровь, размазанная по подбородку, алеет, словно на снегу.

Поцеловать, как и все, лоб. Попрощаться… Скоро Диего зароют в землю, и никогда больше Хасинто его не увидит.

На губах соль… Непонятно, от слез, или от невысохшего пота с лица друга.

— Прощай, амиго. Покойся с миром.

Сидеть здесь и дальше невыносимо. Боль душевная спорит с болью телесной, и обе одинаково сильны. Нужно что-то делать. Нужно чем-то себя занять.

Валеросо! Он все еще не знает, где Валеросо!

С одной рукой Хасинто не поможет воинам снимать доспехи с врагов, забирать их оружие, не поможет и рыть могилы, и перетаскивать раненых, зато своего коня он найдет. В конце концов, это, кажется, единственный друг, который у него остался. Хотя нет — есть еще Мигель, Чебито и Фернандо, но они скоро окажутся далеко — уедут в родовой замок Варгасов. Он же отправится в замок сеньора.

Толком ничего не различая, Хасинто поплелся прочь.

Кто-то уже копал могилы. Кажется, ополченцы и жители крепости. Неужели и друга похоронят здесь, на поле боя? Нет… Вот двое рыцарей подняли его и перетащили на одну из полегчавших к концу похода телег. Это правильно. Он знатный эскудеро, и погиб, защищая сеньора. Он достоин погребения внутри крепости, на давно освященной земле, где-нибудь возле церкви.

Кто-то собирал добычу. Кто-то помогал раненым. Кто-то — вестимо, падре — читал молитвы. А Хасинто все шел и шел, глядя в никуда. Нужно собраться, иначе как найти Валеросо?

Он долго бродил кругами, а потом за спиной раздалось холодное:

— Это ваш. Заберите.

Он оглянулся. Позади стоял Гонсало, держал Валеросо под уздцы.

— Спасибо, — пробормотал Хасинто, перехватывая поводья. Тут и вспомнил: вечный эскудеро его спас, но что получил вместо благодарности? — Гонсало, простите меня. Ну, за то, что наговорил. Вы уберегли от смерти, а я… Не знаю, что такое нашло. Я не хотел. Простите.

— Понимаю, — протянул Гонсало. — Друзей тяжело терять, и гнев сорвать хочется. Я понимаю.

Он ушел, а Хасинто, вцепившись пальцами в конскую гриву, уткнулся в нее. Сеньор сказал — отдохните. Вот он и отдохнет. Постарается ни о чем не думать, прижавшись правым боком к теплому конскому животу. Кажется, рука и плечо так болят меньше, а довольное фырканье жеребца успокаивает.

Сколько времени прошло, Хасинто не знал. Он словно выпал из привычного мира, погрузившись в иной, в котором существовали только смерть и терзания. А ведь воины Леона-Кастильи одержали победу! Но радости от этого не было и, наверное, не будет…

Хасинто очнулся, когда подошел Мигель и осторожно коснулся его запястья.

— Сеньор, дон Иньиго желает вас видеть. Он ждет в крепости.

— Да? Тогда отведите меня к нему, будьте добры. Я не знаю дороги.

— Конечно.

Миго забрал у него поводья и, время от времени оборачиваясь, повел к стенам, в которых зияли распахнутые ворота.

Путь не запомнился: ни по двору, ни по лестницам замка. Все расплывалось, как в предутренней сумеречной дымке, а голова гудела, будто из руки боль добралась и до нее.

Лишь когда Мигель довел до входа в предоставленную дону Иньиго опочивальню, Хасинто пришел в себя и ударил по деревянной двери тяжелым кованым кольцом. Услышав позволение войти, открыл ее и ступил внутрь.

— Чинто! — воскликнул сеньор. — Идите сюда!

Де Лара и впрямь его ждал. Миго, откланявшись, удалился, а Хасинто закрыл за собой дверь и замер на пороге.

— Вот лекарь, о котором я говорил. Ибн Якуб, — дон Иньиго указал на молодого крепкого мужчину. — Покажите ему руку.

Вообще-то очень не хотелось это делать. Лекарь-мавр! Хотя, стоило признать, внешне он не отличался от христиан. Хасинто видел его в походе, но даже не догадывался, что тот — измаильтянин. Такая же, как у всех, одежда. А еще светлое лицо и голубые глаза. Лишь брови очень густые и темные, но это и среди своих нередко встречается. Да что говорить — у самого Хасинто такие же.

Не осмеливаясь перечить, но приготовившись к худшему, он приблизился к врачевателю. Тот с помощью сеньора принялся стягивать с него кольчугу — это оказалось настоящей пыткой. Рука не слушалась, мавру еле-еле удалось найти такое положение, чтобы вытащить ее из рукава. Все это время Хасинто стонал, а иногда кричал: хотел сдержаться, но не получалось. Из глаз против воли катились слезы.

Наконец — прошла, наверное, вечность! — кольчуга с грохотом упала на пол.

Сарацин надавил на опухшее плечо, затем его пальцы побежали вниз, к запястью. Хасинто стискивал зубы, со свистом вдыхая и выдыхая воздух, лекарь же удовлетворенно качал головой.

— Ну что? — спросил де Лара.

— Ничего страшного. Почти. Кость не сломана, а вывих надо вправить. Тогда все будет хорошо.

— Ну так вправляй.

Врачеватель порылся в сумке и достал плотно скрученную в валик кожу.

— Зажмите это зубами, — велел он Хасинто, затем поставил его на колени, ухватился за предплечье, другую руку просунул под мышку и предупредил: — Сейчас будет очень больно. Но все же постарайтесь не двигаться.

Mierda! Разве может быть больнее, чем когда с него кольчугу стаскивали?!

Как оказалось, может. Сарацин сначала потянул, а потом дернул его руку так, будто хотел окончательно вывернуть из сустава или оторвать.

Хасинто рычал, хрипел, вонзаясь зубами в валик: еще немного, и сломает их.