Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Император ожидает вас, ваше величество, — низко поклонился он мне.

Бонапарт сидел в низком кресле у камина, спиной к двери.

— Жозефина! — вскочил он на ноги.

На нем был расшитый золотом голубой бархатный костюм. Он отер ладони о штаны и пошел ко мне, вытянув вперед руки, словно я была долгожданной гостьей. Но вдруг остановился.

— Скоро придет семья. Я подумал, вам лучше сесть вот здесь, за письменным столом. — Он выдвинул старинное кресло.

Я медленно села. Кресло, заметила я, следовало бы обить заново, шелковые канты уже истерлись. Ткань необычного зеленого оттенка, такую трудно подобрать. Я вспомнила, что отрез точно такой ткани хранится в гардеробе на чердаке. «Надо будет, — подумала я, — сказать об этом управляющему Бонапарта».

— Жозефина, как вы себя чувствуете? — похлопал меня по плечу Бонапарт: совсем легонько, будто боялся прикоснуться ко мне.

Кивнув, я сглотнула ком в горле, чувствуя подступающие слезы. Передо мной на столе в готовности стояла подставка для перьев, рядом лежал лист пергаментной бумаги. Я положила на стол принесенный с собой лист и разгладила его. «Заявляю, что…»

Бонапарт взял другое такое же кресло и поставил его перед камином.

— А я сяду здесь. Все остальные могут занять табуреты, — кроме моей матери, разумеется. Я подумал, что, может быть, она сядет в кресло у камина. Что вы думаете?

— Ваша матушка не любит сидеть слишком близко к огню. Не лучше ли переставить кресло к стене? — предложила я.

— Хорошая мысль. — Он передвинул кресло и потянул за уголок ковра, поправляя его.

Большие часы с маятником принялись бить.

Один. Два. Три. На четвертом ударе дверь со скрипом приотворилась.

— Ваше величество, пора, — сказал Кристоф Дюрок, не глядя на меня. Он был одет в просторную мантию с жестким воротником в форме крыла летучей мыши, который поддерживали вставки из китового уса.

Пять. Шесть. Семь.

Мы с Бонапартом, как мне показалось, довольно долго смотрели друг другу в глаза.

Восемь.

«Давайте уйдем! — хотелось мне закричать. — Давайте убежим на какой-нибудь остров, будем плескаться в волнах, выращивать цветы и овощи. Давайте вместе состаримся, станем неловкими, но будем любить друг друга».

Девять.

— Впустите их, — сказал Бонапарт, глядя в сторону.

Я услышала голос Каролины и пронзительное хихиканье Паулины, вытащила сухой носовой платок и вдохнула поглубже.

Половина пятого утра

Небо светлеет. Мне кажется, я вообще не спала.

Незадолго до полуночи я уступила зову сердца. В одной сорочке прошла по коридору, освещая себе путь единственной свечой. Стражник, вздрогнув, проснулся, когда я постучала в дверь Бонапарта, и растерянно уставился на меня. Рука на рукояти сабли.

— Это всего лишь я, императрица Жозефина. — К счастью, в этот момент лакей Бонапарта открыл дверь.

— Ваше величество? — удивился он не столько моему неожиданному появлению, сколько моему наряду.

— Кто это, Констант? — услышала я голос Бонапарта. Я вошла в комнату. При свете фонаря, висевшего рядом с умывальником, я увидела Бонапарта в постели под несколькими одеялами.

— Бонапарт, я лишь хотела… — спокойно начала я, но голос вдруг зазвенел, как у обиженного ребенка. — Не знаю, хватит ли у меня сил… — выдохнула я.

Бонапарт сел в кровати, ночной колпак съехал на сторону. Рыдая, я упала в его объятия.

— Мужайтесь, — ласково проговорил он. Я коснулась его щеки, мокрой от слез. — О, Жозефина, как же мне без вас? — прошептал он, прижимая меня к себе.

Суббота, почти два часа пополудни

Скоро уезжаю, оставляю этот дворец, никогда не вернусь, покидаю свое место рядом с Бонапартом. Вскоре другая императрица — молодая, королевского происхождения и способная родить Бонапарту наследника — будет сидеть за этим письменным столом. У меня нет иллюзий. Бонапарт полюбит ее, это ее право. Она станет матерью его детей.

А я, кем буду я? Я останусь «той другой», стареющей в одиночестве.

Всю комнату сверху донизу я обрызгала лавандовой водой. Бонапарт никогда меня не забудет.

Без даты

— Мам, ты готова? — Гортензия легко тронула меня за плечо. Ее касание придало мне сил.

— Как быть с мопсами? — спросила я, опустив на лицо вуаль, чтобы скрыть дорожки от слез на щеках. Два дня тому назад одна из собак ощенилась.

— Не волнуйся, они поедут в карете мадемуазель Аврильо, — сказала Гортензия, взяв меня за руку. — Вместе с канарейками, — с улыбкой добавила она.

Слуги выстроились в передней. Когда я спустилась туда, все мы заплакали, рыдания эхом отдавались от мраморных стен. Я ничего не видела от слез и не сделала бы ни шагу более, если бы Гортензия не тянула меня вперед.

— О господи! — сказала она, едва ступив за дверь. Во дворе, под холодным зимним дождем, собралась целая толпа.

— Это добрая императрица Жозефина! — воскликнула какая-то женщина.

Гортензия торопливо провела меня к карете. Лошади пошли быстрым шагом, и моя дочь плотно задернула кожаные занавески. Я не оглядывалась.

Воскресенье, 17 декабря 1809 года, Мальмезон

Утром проснулась, заслышав, как Мими напевает знакомую креольскую песенку.

— Он приехал, — сказала она, заглянув за полог кровати.

— Бонапарт? — Я села, сердце так и прыгает в груди.

— Император ожидает вас в саду, — сообщил адъютант, которого я не узнала. Он не обратился ко мне «ваше величество» и не поклонился, лишь кивнул.

— Под дождем? — удивилась я. Он чуть накрапывал, но все равно на улице было сыро. Я послала Мими за сапожками и зонтиком — но не английским, — а также за пелериной и шляпой.

Адъютанты следовали за мной, как тени, до калитки розария. Бонапарт в знакомом сером сюртуке расхаживал туда-сюда в дальней его части. Он повернулся ко мне лицом и прикоснулся к треугольной шляпе, как бы отдавая мне честь.

Адъютанты выстроились вдоль забора как часовые, — достаточно близко, чтобы наблюдать, поняла я. Бонапарт, стоило мне приблизиться, сделал шаг назад. Объятий не будет.

— Не ожидала увидеть вас так скоро.

Я судорожно вдохнула раз и другой, чтобы успокоиться. «Мои слезы его огорчат», — подумала я.

— Мне надо было знать, как вы поживаете. — Бонапарт казался мрачным, его покрасневшие глаза выдавали беспокойный сон.

Я не смела ответить, боясь произнести правду.

— Давайте пройдемся, Жозефина, — ласково предложил он, протягивая мне руку.

17 декабря, восемь часов пополудни

Мой друг, Вы сегодня слабее, чем должны быть. Нельзя поддаваться такой разрушительной меланхолии. Вы должны найти счастье и, прежде всего, заботиться о своем здоровье, которое для меня драгоценно.