Натан Полянский - Славен город Полоцк

Мзда была не из великих. Кушнерское братство могло бы и поболе дать. Но торговаться в присутствии гостя епископ не захотел — хватит на сегодня неприятностей. Он задал Семену несколько вопросов из евангелия, проверил, твердо ли усвоил он важнейшие молитвы, достаточно ли бегло читает и пишет. В домашней молельне епископа Семен опустился на колени перед небольшим образом Спасителя. Епископ надел ризы и возложил руки на непокрытую голову Семена. Пока он вполголоса читал молитву, Семен прислушивался, нисходит ли на него благодать господня через руки епископа. Но, кроме легкой дрожи этих рук и все того же неприятного запаха, ничего не ощутил.

Обряд продолжался недолго. Семен поднялся. Они вернулись в светлицу.

— Понял, сын мой, — спросил епископ, — чему ныне посвящен? Тебе не только знать, какие когда творить молитвы, но и толковать людям слово божие. Мы слуги бога и посредники между ним и людьми.

— Понял, владыка, — подтвердил Семен.

Ящик с серебром стоял на том же месте, и теперь, когда обряд был завершен, Семен пожалел, что так много принес денег. Они пригодились бы на другое, хотя бы на покупку пергамента для учеников. В какое-то мгновение ему так остро захотелось протянуть руку к ящику, что он должен был закусить губу, чтобы не поддаться наваждению.

— Понял ли, чему обязан учить людей? Чтобы ни в мыслях, ни в делах не забывали бога.

— Понял, владыка, понял, — машинально отвечал Семен, думая о своем.

Разве справедливо таким способом посвящать в сан? Семен вспомнил, как недавно в одну городскую церковь епископ назначил попом неграмотного и невежественного человека, давшего великую мзду — тридцать гривен. Ни умнее, ни благочестивее он не стал оттого, что епископ над ним помолился. Не вернее ли было бы вообще обходиться без поставления владыкой? Кто способен, тот и будь священником.

— Понял, какой образ жизни должен отныне вести?

— Понял, владыка.

Семен вспомнил многочисленные рассказы о развлечениях владыки и, еще раз вздохнув, узнал запах, исходивший от рук епископа, — это был запах псины. И ему захотелось уйти поскорей.

— Скажи, — с плохо скрытой неприязнью и с желанием смутить неожиданно обратился к Семену гость епископа, — какой мудрости ты учишь своих школяров?

Семен мог бы и не отвечать этому человеку с острыми зубами и темными мышиными глазками. Но лучше ответить, да так, чтобы больше не спрашивал и не ездил сюда. Что привело в покои владыки этого мрачного гостя — Семен угадывал. Не впервые за последние годы, как и за прошедшие два с половиной века, пытается папа одолеть свободу русского человека. Пробовал оружием, пробовал гонениями, пробовал хитростью и заигрыванием, напускал на непокорных короля и князей, призывал на их головы проклятия, голод и мор. И чем больше папа лютовал, тем больше выдавал свою сатанинскую суть. А нечистого чего же бояться? Бояться надо лишь бога, у него и защиту ищи. И Семен говорит:

— Учу школяров, что Белой Руси они сыны и слушать им посланцев черной веры не к чему. Истина лишь от московской митрополии исходит... Учу не забывать, как раньше встречали на Белой Руси черных незваных гостей...

— Но ведь между двумя христианскими религиями разница не столь уж велика, — с напускной терпеливостью, притворяясь, что не замечает оскорбительного тона Семена, возражал митрополит. — И если бы от имени бога тебе приказали целовать крест папе Римскому яко духовному отцу, как бы ты...

— А разве кто из ныне живущих может знать волю бога и от его имени приказывать? — перебил Семен.

Его ответ не понравился ни Клименту, ни Илье.

— Выходит, по-твоему, никаких пастырей, знающих слово божье, ныне существовать не может? — неодобрительно заметил епископ.

Семен такого вывода не делал, он никогда не додумывал этого вопроса столь далеко. Но теперь, когда толчок его мыслям был дан извне, он вдруг задумался. А нужна ли верующим столь длинная лестница посредников между ними и богом — протопопы, архиереи, епископы, митрополиты? Не ближе ли к богу станет человек, если их будет разделять только фигура приходского священника, да такого, чтобы не только слово божие знал, но и помысли людские понимал? Семен не мог сразу ответить на свои вопросы. Во всяком случае, ни один апостол не носил серебряных риз, не ласкал собак в своем доме и не брал мзды за свои поучения.

И Семен говорит:

— Нет уж ныне таких святых людей, какие были когда-то.

— Папа римский такой человек, — тихо подсказал митрополит. — Он единственный среди смертных непогрешим. Каждый шаг его свят. Вот же признали его многие бояре ваши, великий князь Литовский.

Семен вспомнил про боярина Ратибора, с неприязнью ответил:

— Разве хуже мы богу служим и разве не дойдут до него наши молитвы, оттого что не ведаем папы? Безразлично богу, какие кресты ставить на церквах и на каком языке ему молиться... А человек не может быть непогрешимым. Потому и бояре, поклонившиеся папе, нечестивы, своекорыстны. Для того боярин Ратибор перебежал в латинство, чтобы еще больше лютовать, чтобы некуда было жаловаться на него.

— Ратибор — единственный среди вас человек, — не мог уже митрополит сдержать своего негодования и, обернувшись к епископу, сказал по-латыни: — С этим мужиком поздравляю вас! После него только собак возводить в сан...

Как и предполагал митрополит, Семен латыни не знал. Лишь одно слово из сказанной фразы он уловил, да и то потому лишь, что слышал его однажды от отца Ионы, — слово «канис», означающее «собака». А что это слово относилось к нему, выдал ему епископ, переведший:

— Мой высокий гость недоволен твоими речами.

— В гостях не принято высказывать недовольства, — ответил Семен и попросил разрешения удалиться.

Не заходя домой, Семен свернул в монастырское книгохранилище. Он успел подружиться с монахом-книжником, таким же любознательным, как Семен, но несравненно более начитанным. Семен рассказал обо всем, что передумал у епископа. Монах выслушал, дал ему несколько разрозненных исписанных листков:

— Сие читай, а от стороннего глаза борони!

Дома Семен сел за листки.

Это был четвертый список (а может быть, и десятый, потому что при многократном переписывании обычно упоминались имена лишь первых трех переписчиков) письма некоего дьякона Карпа к своему другу дьякону Миките. Ссылаясь на евангелия и иные источники, автор доказывал, что церковные чины не ближе к богу, чем самый темный человек, а много дальше, потому что они сребролюбцы и мздоимцы. Монастыри и соборы, владеющие деревнями, угодьями и людьми, грешны против бога, ибо сотворил господь человека по образу и подобию своему. Кто человека унижает, унижает бога. Грех и в том, что духовный сан продается за мзду, а не за разум присуждается. Наоборот, писал Карп, проповедовать может каждый свободно, кто разумеет бога. Для этого надо лишь вовсе упразднить духовное сословие. И не в церквах надо проповедовать, а на улицах и площадях, дабы и тот, кто в церковь не ходит, мог внимать.