Натан Полянский - Славен город Полоцк

И вот третий — Илья. Какую то он пакость сотворит?

Когда стало известно, что Семена дома нет, Зубов разослал нескольких парней созывать народ, говорить всюду, что новый-де поп кушнерского братства произнес необыкновенную проповедь. Скоро вернется от епископа и еще раз слово скажет. Ученики уж постарались. Рассказывали, что со времен апостолов еще никто так праведно не говорил. Против ненавистных бояр Семен говорил, против мздоимцев.

И многие горожане пожелали услышать слово смелого попа. Ремесленный люд города стекался к церкви кушнерского братства. Здесь их встречали два ученика Семена. Да, подтверждали они, такого умного и справедливого попа еще не было и вряд ли родится второй такой.

Но вот кто-то сообщил, что недавно видели люди, как из задних врат епископского дворца выехала простая коляска, запряженная четверкой, а за ней следовали шестеро верховых. Все поскакали по новгородской дороге.

К церкви шел отец Иона. Он вел свою злосчастную корову, а матушка подгоняла ее. Не нужна им отмеченная грехом скотина, и пусть народ простит бывшему попу его слабость. Привязав корову к воротам, Иона подошел к Зубову, сказал, что он, Иона, мог бы занять свободное место учителя, уходить же от братства не желает. Тут же он подтвердил, что около часа назад мимо его огорода промчались коляска и шесть верховых, и из окошка коляски глянул на него мудрый человек Семен.

Повел Зубов людей к епископскому дворцу. Ворота оказались на запоре. Калитку тоже не удалось открыть.

— Куда послал нашего батюшку? — раздались крики из толпы. — Отдай Семена! Сами выбрали его, не позволим отрешать!

Епископ не показывался, ворота оставались закрытыми. Да устоять ли им против сотни кувалд, камней, чурбанов? Скоро они затрещали. А уж несколько парней перемахнули через забор.

Перепуганный Илья пожалел, что послушался Климента, отправил Семена. Как бы все могло теперь мирно кончиться! Но митрополит, не сдерживая злости, прошипел:

— Какой вы... никчемный! Даже от одного человека избавиться не сумели. Надо было подстеречь его ночью в темном переулке, чтобы ни одна собака не пронюхала, куда девался.

— Верни Семена! — продолжали доноситься крики с улицы. — Вон гони сатанинского гостя!.. Выходи к нам, Илья!

Над набережной, где стояли склады Ратибора, расползалось по небу облако дыма. С разных сторон доносился тревожный колокольный звон. Надеяться было нечего. Илья знал, что власти рады каждому раздору между епископом и его паствой, видя в этом путь к быстрейшему насаждению в княжестве католицизма.

И Илья велел отпереть ворота. Он вышел к народу. Насилия чинить над ним не стали. Пятеро учеников Семена подбежали к нему первыми, вежливо осведомились, где их дорогой учитель. Выслушав ответ, посовещались вполголоса, подождали старших, предложили старосте решение: пока не вернется Семен, Илье в Полоцке не владычить и никому не владычить. Обходился в прошлые века город без князя, обойдется ныне без владыки. А вернется Семен — быть ему владыкой.

Зубов согласился с этим, согласился и народ.

Климента усадили в коляску, дали на дорогу каравай хлеба, вязку лука и кувшин квасу, кучером к нему посадили придурковатого парня и велели ему погонять, не останавливаясь, до самого Рима...

На большой площади в Новгороде происходило невиданное зрелище. Из подвала епископского дворца приволокли около десятка избитых, окровавленных людей, одетых в шутовские наряды. Держаться на ногах они не могли. Их усадили на коней лицом назад, привязали, дабы они не свалились, и каждому на голову надели берестяной колпак, ниспадавший до самых плеч. На колпаках было написано:

«Се есть сатанино воинство».

Затем по знаку новгородского епископа Геннадия, придумавшего эту казнь, колпаки на головах осужденных были политы жиром и подожжены...

Первым из казненных был чернец Захар, вторым — Денис, третьим — Гавриил.

История не сохранила нам имен всех казненных в тот летний день 1490 года еретиков, восставших против антинародной политики церкви.

Успел ли полочанин Семен доскакать, поспел ли в срок, чтобы занять свое место в этом скорбном строю мучеников за свободу мысли — это тоже осталось неизвестным.

Двадцать лет не было дома Трифона Бородули, сына Егора, тяглого человека шляхтича Вершлинского. Ровно столько времени закон государства Польского предоставлял право боярам и магнатам разыскивать своих беглых людей. Этот срок истек, и Трифон отважился навестить своих родных: авось пан Вершлинский умер — он и тогда не был молодым, — а если не умер, то, может быть, забыл своего беглого смерда, а если и не забыл... Но ведь Трифон не с ним повидаться идет.

По широкой Кривичанской дороге в одежде православного священника он шел на запад уже третий день, и только один раз ему посчастливилось проехать на попутной подводе верст около десяти. Молодой крестьянин, охотно его подобравший, после слов приветствия тихо добавил:

— Да здравствует царь!

Они были одни на дороге, и Трифон безразлично ответил:

— Да здравствует...

— Не так, отче, отвечаешь, — тоном человека, который посвящает новичка в великую тайну, поправил парень. — Как услышишь такие слова, отвечай: «Да живет Русь единая!» Ныне все православные так мыслят и говорят, когда чужое ухо не слышит. Хутко, хутко и нас царь московский под свою руку возьмет. Слышно, Оршу у короля отнял, Витебск обложил.

— Верно, — подтвердил Трифон.

Самусь — так звали крестьянского сына — оказался словоохотливым. С увлечением рассказывал о московском царе: ростом высок, в плечах широк, голосом могущ...

— Совсем как ты, — перебил Трифон и неожиданно спросил:— Был бы ты царем?

— Не смейся, отче, — строго осадил его парень и подозрительно покосился на него. — Не гораздо святы речи твои. — Помолчав немного, он однако продолжал рассказывать: — Войска у царя видимо-невидимо. Каждому мужику отписку на волю приготовил: приходит и раздает.

— Видел ты его? — удивился Трифон.

— Видеть его нельзя. От сияния лика слепота нападает. От людей слышал... А ты как скажешь?

— Так и я скажу, — ответил Трифон, чтобы отвязаться от разговорчивого возницы. Лицо парня просияло. Он был рад услышать еще одно подтверждение удивительных слухов о великом царе московском Иване IV. И с новым жаром принялся рассказывать, как хорошо станет людям при царе: шляхтичей он сгонит, отменит подати и на каждый дым крестьянский выдаст по коню — верные люди говорили. Прогонит и ксендзов, закроет костелы, молиться богу и в школах учиться будут только по-русски, и настанет по всей земле един русский Закон — Правда, царство божие начнется.