Натан Полянский - Славен город Полоцк

Иван оглянулся на своих бояр. Кто из них оказал ему в сем походе большую услугу, чем этот лесовик? И царь насмешливо кинул Шуйскому:

— Снимаю с человека сего все его провины перед боярами. А против меня нет на нем вины. Пусть идет.

На сбитые из бревен деревянные туры, заполненные землей, втащили пушки для обстрела замков. Другие пушки долбили своими ядрами крепостные стены снизу. Со стен отвечали польские пушки. В перерывах между выстрелами со стен доносились бранные выкрики, слова похуления русскому царю.

Тем временем полк Правой руки, проводимый Трифоном, обошел с севера Заполотский посад, сравнительно легко сделал пролом в его ветхой западной стене и быстро засыпал полузанесенный ров.

Отходя из посада, польские части подожгли дома во многих улочках и по свайному мосту перебрались в Верхний замок — центр всей обороны. Затем подожгли и мост. Это оказалось напрасным: лед был достаточно крепок и выдерживал любую пушку. Дома посада пылали факелами, некому было тушить их. Иногда откуда-то из глубины огня доносились вопли раненых, к которым подобралось пламя, либо рев скотины, не нашедшей выхода из огня.

Толпы жителей спешили навстречу русским войскам. Они рассказывали о массовой казни, учиненной в посаде в последнюю минуту — рубили головы всем, чьи родные бежали в стан Ивана. Руководил казнью Альбрехт. Старый Егор, рассказывали очевидцы, крикнул ему: «Идет на вас кара, не минет никого!» Рядом с Егором принял смерть его внук Ванятка. Счастье еще, что Лукерьи не было с ними. Трифон успел отвести ее в надежное место — в слободу на песках.

Сторонясь летящих раскаленных головней, Трифон стоял на берегу Полоты лицом к Верхнему замку. Мимо него тек и тек поток беженцев. Слушая их вопли, глядя на крепостные стены, за которыми укрывался Альбрехт, Трифон подумал, что напрасно он тогда, двадцать лет назад, пощадил паныча — вот сколько горя повлекла его ошибка... Теперь-то уж доберется до панского горла.

И вместе с воинами Ивана Трифон вступил на посыпаемый ядрами, пулями и стрелами лед Полоты.

А толпы крестьян и бедного люда продолжали бежать вверх по реке. В их глазах еще жили страхи пережитого, но на лицах уже теплилась надежда. Они бежали к своим братьям, к своему господину, посланному им провидением, чтобы навеки избавить их от нищеты и бесправия, от всего злого, что на протяжении веков, словно липкие объятия болота-зыбуна, цепко удерживало их, все глубже засасывая. Они бежали и кричали: «Да здравствует царь! Да живет Русь единая!» Толпясь перед оградой монастыря, ожидая, что Иван выйдет, они кричали и принуждали кричать своих детей:

— Да здравствует царь!.. Да живет Русь единая!

Царь был занят. Еще не вступили его воины в Полоцк, а уже прибыли к нему послы короля Сигизмунда. Король изъявлял Ивану свою «братскую любовь» и предлагал заключить мир и дружбу на вечные времена. В залог этой дружбы требовал король, чтобы ему были возвращены все территории, отвоеванные у Литвы и Польши самим Иваном, его отцом и дедом, да сверх того города Новгород и Псков. «Тогда, — писал Сигизмунд, — не будет причин для споров между двумя нашими великими державами и бог нас благословит».

Дивясь наглости короля, царь диктовал ответ. Наоборот, говорил он, ради надежности мира надлежит Руси быть единой, для чего божьим промыслом полагать надо воссоединение с Москвой не только Полоцкого края, но и тех земель Руси, кои еще томятся под Литвой: Киева, Волыни, Подоли, Речицы, Шклова, Могилева... И еще велел он писать королю о его неправде против титула Ивана. Пусть впредь именует Ивана не только великим князем Московским, а и царем всея Руси и государем Ливонии, где еще в XI веке основан Ярославом Великим город Юрьев.

Иван понимал, что желательного для него мира Сигизмунд не подпишет, как и сам он не откажется от того, что давно почитал задачей своей жизни: объединения Руси в державу с сильной центральной властью. Поэтому, покончив с письмом, он велел принести карты Полоцкого воеводства, схемы дорог и притоков Двины, планы городов и поселений. Надо ждать, что в будущем поляки попытаются отнять у него и Полоцк, и другие земли, о которых писал Сигизмунд-Август.

Рассмотрев карты и выслушав мнения советников, Иван приказал строить вокруг Полоцка крепости: Усвят — при впадении реки этого имени в Двину, Сокол — на полуострове, образованном реками Дриссою и Нищею, Косьян — в луке реки Оболи против литовской крепости Ула, Ситна — в верховьях Полоты на дороге в Великие Луки, Нещедра — у озера того же имени, Суша, Туровля, Красный и другие. Стены крепостей велено делать каменными, с рядом бойниц, в башнях делать по два ряда бойниц, а под самыми шатрами оставить щели для обозрения...

В ночь на 15 февраля, через час после смены караулов, из глубины крепости к воротам Проезжей башни подошли трое ополченцев короля. Один из них, Захар, потребовал выпустить их из крепости якобы для разведки. Караульный отказался открыть ворота без специального приказа и дернул шнур сигнального звонка. Ополченцы набросились на караульного, Захар успел вырвать у него ключи и отомкнуть ворота, но был заколот подоспевшими поляками. Однако в ворота уже рвались воины Ивана. Бои в крепости длились до утра.

Утром через Королевские ворота к русским вышел католический епископ Гарабурда, просил помиловать его, воинов короны и жителей города. Как только царю сообщили об этом, он прибыл к воротам. Вскоре из крепости вышли воевода Довойня и большинство его командиров. Они сдавались на милость победителей вместе с гарнизоном. Лишь около пятисот польских воинов отказалось покинуть свои места на стенах крепости. Ими командовали ротмистры Арнольд Мехлер, Ян Хамский, Иван Виршевский и Альбрехт Вершлинский. Царь послал сказать им, что, дабы избежать кровопролития, дарует им право вернуться к своему королю с оружием, если они прекратят сопротивление. Они согласились.

Трифон стоял всего в десятке шагов позади свиты царя. Он видел, как по коридору между двумя рядами русских пехотинцев шли из крепости ее последние защитники, сложив руки за спиной и опустив головы. Вот медленно идет среди них злейший враг Трифона — пан Альбрехт. Он бледен, угрюм и кусает губы от злости. Трифону хочется предупредить людей, царя, крикнуть, что этот ротмистр — убийца, казнитель всего русского, что верить ему нельзя.

Царь обернулся к одному из бояр своей свиты, сделал ему едва заметный знак. Боярин протянул руку, ему подали с возка соболью шубу, крытую золотым алтабасом [26] Персидской парчой. , и, когда Вершлинский проходил мимо, боярин накинул ему на плечи эту шубу. Вершлинский низко поклонился Ивану и так же неторопливо пошел дальше, левой рукой придерживая на плечах дорогую награду. А из груди Трифона вместо слов предупреждения вырвался стон.