Натан Полянский - Славен город Полоцк

— А что, — перебил себя тут епископ, — много среди членов цеха униятов?

— Ни одного.

— Так! Пока ни одного... Но должны же люди узреть в конце концов свет истины! Вот ты, сын мой, тоже православный, понимаешь ли, что зла тебе никто не желает, одного лишь добра, и что папа римский только о том печется, чтобы его благословение досталось возможно большему числу людей? Примите его — и будете счастливы. От вас не требуют ведь отказа от ваших обрядов, смены ваших икон. Все останется по-старому. Не глупые же люди многие ваши купцы, помещики, менялы, а они признали папу.

Петр Васильевич молчал. По дороге сюда он не предполагал, что епископ будет вызывать его на религиозный спор. Боясь неосторожным словом испортить доброжелательное настроение Кунцевича, он не знал, что ответить.

— Не правда ли, сын мой, ты согласен со мной?

— Разумеется, каждый волен поступать, как понимает, — уклончиво ответил Петр Васильевич.

— А кто еще не понимает, тому нужно разъяснить... Если бы вот ты, например, старшина цеха, прозрел, — нет сомнения, что многие твои товарищи пошли бы за тобой. А что они говорят, как относятся к единению церкви? Почему не пользуются истинной библией, одобренной его святейшеством папой?

Одно участие мнилось Полочанину в голосе Иосафата, дружеское желание найти приемлемое для всех решение. Петр Васильевич не мог не поддаться этому настроению. Он не был фанатиком, безрассудное упрямство претило ему.

— Зачем же катехизис на нашем языке написан? — спросил он доверительно.

— Кем написан?

— Симоном Будным... Он же говорил, что все языки надо одинаково чтить. Вот и не признают люди библию непонятного римского письма и также не желают учить детей польскому языку, когда родной язык преследуется.

— Так-так... Симон Будный... А еще чьи ты книги читаешь?

— Запомнилось мне слово Скарины. Он говорит, что каждый человек должен быть привержен своему родному языку.

— Так... И кто в твоем цехе еще так думает?

Вдруг Петр Васильевич уловил в глазах епископа настороженность кошки, следящей из-за укрытия за прыгающим воробьем. Он мгновенно разгадал значение елейной улыбки Кунцевича и его вкрадчивых слов. Епископ принял его, очевидно, за простачка. И хоть не понимал еще Полочанин, в чем будет беда, если он назовет несколько фамилий, внезапно вспыхнувшее чувство недоверия подсказало ему быть сдержанным.

— Кто из вас так думает? — повторил Кунцевич.

— Был такой купец в Твери, Афанасий Никитин. Он много ездил по миру, повидал много народов, а когда вернулся, написал: «Господи, благослови Русь!» — хладнокровно отвечал Петр Васильевич. — У меня эта книга есть, могу принести.

— Так! Какому-то купчине верите, а меня, пастыря вашего, отвергаете! — загремел вдруг епископ, обнажая длинные желтые зубы. — И смеете просить у меня заступничества. Хлеб-де господень для всех... Скажу, скажу гильдии. Пусть хоть и втрое дерут с вас, пусть голод всех вас истребит, пусть вас хоть и по сотне на день в одну общую собачью яму бросают... Вон, вон!

Петр Васильевич опешил, попятился к двери. Он глядел на епископа, но уже не человека видел. Глубокие и словно бы пустые глазницы, длинные зубы, высохшие кисти — сама смерть плясала перед Полочанином. «Душехват», — вспомнилось ему прозвище, данное Кунцевичу в городе.

Бог с ним, с этим злобным иезуитом! Больше Полочанин к нему не пойдет. Он даже думал, дабы не разжигать страстей, утаить от своих товарищей, какие оскорбления ему и всем им нанес Кунцевич.

На улице Петра Васильевича догнал и, слегка прихрамывая, пошел рядом с ним человек средних лет. Погруженный в раздумье, Петр Васильевич не сразу заметил спутника. Тот кашлянул. Петр Васильевич вздрогнул, обернулся и встретил внимательный, слегка грустный взгляд таких знакомых глаз.

— Ты жив, мой Мирон, — прошептал он и неожиданно почувствовал, что не владеет своим голосом. — Где же ты так долго пропадал?

— Не пропадал, а искал, — поправил Мирон. — Искал там, куда ты меня посылал, отец мой и учитель... Никто в городе не пожелал узнать меня, — продолжал он словно бы с жалобой. — Все говорят, что я давно, должно быть, умер. Не знаю, кому верить — им или тебе... Так что ответил владыка на твою просьбу? Жена твоя поведала мне, куда и зачем ты пошел.

— Не пожелал отец Иосафат вмешиваться в спор цеха с гильдией, — сдержанно ответил Петр Васильевич.

— А вид у тебя такой, будто не с отцом, а с врагом только что разговаривал... Скажи правду, не сажал тебя Иосафат за свой стол? Не угощал тебя из своих владычных погребов? Так, может быть, хоть похвалил тебя за то, что ты не собачьего племени? Ох, и горя принесет нам «душехват»!

Едва войдя в ворота родного города, Мирон уже знал главное, что волновало его братьев по цеху, и близко к сердцу принял их дела. Это обрадовало Полочанина. Он внимательно приглядывался к своему бывшему подмастерью и чего-то не мог понять. Он хорошо помнил, что Мирон ушел безбородым, что и в помине не было этой проседи в волосах. Не было и широкого шрама на лбу. Теперь же ему казалось, что Мирон был тогда точно таким, каким явился сейчас, он был весь прежний...

— А что, наш денежный сундук, слава богу, здоров? — со злой шутливостью спросил Мирон. — Все на одной коляске пан Гонсевский умещается или две ему подставлять приходится?.. Да, теперь я знаю способ, как из любой копилки получить обратно все до единой проглоченные ею монеты, — надо разбить копилку вдребезги...

Всех он помнил, этот славный Мирон, — и друзей, и недругов.

На радостях Петр Васильевич велел жене готовить праздничный обед, разослал учеников пригласить кое-кого, купить браги. Пока жена хлопотала на кухне, а ученики выполняли поручения Петра Васильевича, он слушал рассказ Мирона, изредка перебивая его каким-нибудь вопросом.

С самого начала вандровки, рассказывал Мирон, перемежая повествование незлобивыми шутками, ему не повезло. Как только пришел в Могилев, там началось восстание ремесленников против короля. Главарем восстания был, правда, кузнец, но столь белый лицом и волосами, что Мирон принял его за булочника и поступил к нему в подручные. Шрам на темени — королевская награда за ту службу... Через несколько лет, верно, Мирон сумел отблагодарить за награду — десятку королевских солдат расковырял зады пикой, когда они бежали из Москвы от ополчения Минина и Пожарского.

Нет, не довелось Мирону выполнить наказ своего учителя — ни в Киеве не был, ни за порогами, ни в Новгороде. Как пересекла его дорога из Могилева стан Ивана Болотникова, так и гулял в этом стане, пока до Москвы не дошли.

— В стане Ивана Исаевича и повидал всю Русь, куда ты меня посылал. Из Киева, Астрахани, Твери, Казани, Пскова — откуда только не было у него людей! Велика Русь просторами, велика и людьми. И у всех забота одна: бояр бить, помещиков жечь, плохого царя согнать да лучшего посадить. А где его угадаешь — лучшего? Немало царей за эти годы сменилось на Москве. Одного не то бояре отравили, не то он сам умер, другого бояре удавили, третьего народ сжег да пеплом его из пушки выстрелил, четвертого в цепях на постриг отвезли. Ныне Михаил Романов сидит, да те же бояре вокруг него вьются — будет ли счастье от такого царя? Может, и его надо... к богу послать да иного искать?