Михаил Гараз - Под знаком змеи

Басчейле ускорил шаг, чтобы скрыться за воротами. Прочь отсюда! Не нужен ему этот город и его люди, добровольно отдавшие себя в рабство одному человеку!

Его охватил гнев: почему тирагеты так низко пали? Кто их ослепил, что они не видят пути к избавлению? Они вспахивают и засевают поля, доят и охраняют отары, хлопочут у водопойных колод… И всё для того только, чтобы не умереть от голода? Страшная судьба!

Басчейле не хотел думать отныне о Дувре — больше его нога не ступит сюда. Правду говорила Ептала: «Чем в рабство — лучше в лес, чем с безвольными, покорными этому мерзавцу слюнтяями, лучше со зверями, которые могут тебя разодрать».

Он воротился по той же дороге.

На вершине холма ему снова повстречался тот же путник: он нес вязанку дров.

— Не довелось мне побывать у Мука-пориса, — проговорил мастер с усмешкой. — И ты мне не сказал, человече, как поживает наш правитель…

Вновь услышав слова «Мука-порис» и «наш правитель», путник вздрогнул, как от удара кнутом, и проговорил еле слышно:

— А провались ты вместе со своим Мука-порисом, о котором печешься! — И побрел вниз.

Басчейле видел уже только вязанку. Она подпрыгивала все реже и реже, удаляясь. И еще он видел перед глазами картину: муравейник, где муравьи носятся взад-вперед, чтобы обслужить муравья-принца…

«Неужто не осталось на нашей земле гордых людей? — спрашивал себя мастер. — Или высохли совсем корни рода? Сгинули, как обломки корабля, разграбленного пиратами и ушедшего под воду?»

Только сейчас он заметил, что в рощах, вдоль большой дороги, тут и там стояли деревья с засохшими ветвями.

«Сохнут корни в глубине, листва мертвеет и уносится ветрами… — с горечью думал мастер. — О великое солнце, вечный наш бог! Почему мир полон темноты, в то время как ты даришь нам столько света! Кто похищает у человека разум и сбивает его с праведного пути?»

Полный гнева и неприязни к обитателям этого города, Басчейле выхватил из колчана стрелу, приладил к луку и пустил в сторону Дувры, что склонилась к ногам Мука-пориса.

Дома он рассказал Ептале и Мирице о своем путешествии.

— Будут еще жить на этой земле достойные люди, — проговорила жена в раздумье. — Не может пропасть так быстро столь большой и старинный род, как наш. Поднимутся из земли-матушки другие народы, а мы все равно будем жить… Может, они не сразу нас узнают или скажут, что мы были покорны чужакам, что прожили бесплодную жизнь в смирении. Все это будет правдой и неправдой, потому что люди слабы и беспомощны перед предательством и проклятиями. Но наша душа: любовь к земле, к труду, к песне — все это останется. Почувствуют ее потомки в сказках про пастухов и овечек, про драконов и страшилищ…

Ептала оставила мастера размышлять над пережитым и ушла к своим посевам на плато, — ведь только так понимала она свой долг перед матерью-землей: растить хлеб. Потому что если у человека есть хлеб — есть у него и душа. И сможет он подняться со всеми горами, холмами и лесами против тех, кто хочет сломить его или истребить. Способность зерна к жизни — прорастанию и возрождению — была высшим доказательством ее правоты…

Две кибитки монотонно поскрипывали. Массивные колеса оставляли глубокие следы в рыхлой земле. Когда проезжали по местам, где прошли до них стада кочевников, возы скрипели всеми своими «суставами» — так была обезображена земля ухабами и кочками.

Ветер дул с большого моря. Иногда его порывы особенно сильно колыхали травы и вздымали полы шатров на повозках. Волны ковыля набегали друг за другом. Стрекот кузнечиков и свист сусликов заполнили степь от края до края. Где-то в синеватой дали вырисовывалась гряда облаков, словно горная цепь, висящая над водным простором.

«Там, впереди, море», — думала Роместа, вспоминая рассказы дедушки Артилы. Он говорил: «Если увидишь море, не пугайся. Море — это просто большая яма, полная воды. Давно, очень давно прошел по земле великан, который задумал дойти до хижины, из которой выходило по утрам солнце. Шагал он через разные страны и оставлял на земле следы. Споткнулся как-то одной ногой о границу фракийской земли. Земля была мягкой, и нога его по щиколотку вошла в нее. Осталась черная вмятина — Ашхенус [26] Ашхе́нус — древнее название Черного моря. . Дожди наполнили ее водой. Так вот на границе Фракии и Колхиды и образовалось большое море…»

Это была, конечно, сказка, одна из многих дедушкиных сказок, но сейчас она согревала ей сердце.

Несколько дней они находились в лагере Албонака. Шатры стояли кру́гом в поле на берегу небольшого ручья. Посредине день и ночь горел огонь, над которым висел большой медный котел. Приставленные к скоту кочевники каждый вечер забивали трех овец, сдирали с них шкуры, внутренности бросали собакам, а мясо — в котел. Один из них поддерживал огонь и помешивал варево.

Утром вокруг котла собирались мужчины племени, все с оружием за поясом. Они выбирали себе самые лучшие и вкусные куски.

Потом выходили из шатров их женщины, низкорослые, завернутые в одежды из цветного шелка, с мисками в руках. Они брали положенную им порцию мяса и возвращались к голодным младенцам, которые оглушительно кричали в своих люльках, плетенных из ивовых прутьев и подвешенных к перекладинам шатров.

Остатки мяса из котла раздавались пленницам, сидевшим в стороне на траве.

С наступлением темноты на лагерь кочевников опускалась тишина, такая глубокая, что слышен был шорох жучков, ползущих на запахи жилья.

Караван, пришедший с поворота реки, был тотчас разделен: овец поместили в загоны и держали для еды; награбленное добро из тюков раздали тем, кто участвовал в вылазке против Даоса, пленниц определили отдельно, их должны были продать в рабство.

После небольшой передышки Албонак отдал приказание готовиться в путь.

Снялись с места ночью. Следом за двумя кибитками, доверху набитыми необработанными, шкурами, шли пленницы. Они были привязаны за руки к длинной веревке; стерегли их двое всадников — Далосак и Бастобалос. Позади шесть конников с бичами в руках гнали скот.

Главарь ехал впереди в отдельной повозке. Он разлегся в шатре, обдуваемый степным ветром, и потягивал бузат [27] Буза́т — алкогольный напиток, приготовленный из молока кобылицы. из высокого расписного кувшина.

Бастобалос и Далосак, казалось, были дружны, хотя первый был значительно старше и белолиц. Он был толмачом у Албонака.

День выдался знойный, на небе не видно было ни облачка, только кружили большие черные птицы, то ли степные ястребы, то ли коршуны. Роместа отметила про себя, что они совсем не похожи на птиц, летавших над Тирасом.

Шло тринадцатое утро с того дня, как пленницы двинулись в путь по безбрежной степи, сбивая в кровь ноги. Кочевники не сострадали их слезам и стонам.