Стейн Угельвик Ларсен - Кровавая бойня в Карелии. Гибель Лыжного егерского батальона 25-27 июня 1944 года

8 мая 1945 года он вместе со своим подразделением поехал в Осло и сдал там оружие и имущество, 10 мая был арестован и отправлен в тюрьму “Ила”. Он сидел в камере предварительного заключения до процесса осенью 1946 года, на котором был приговорен к сроку три с половиной года за измену родине. Позднее, осенью, он был переведен в трудовой лагерь около Драммена, из которого вышел на свободу 7 октября 1947 года.

Я впервые узнал о том, что отец сидел в тюрьме за измену родине, когда мне было 12 лет. Это было короткое сообщение о том, что он был приговорен к тюремному заключению из-за своей деятельности во время войны. Я не помню, чтобы у меня возникли какие-то вопросы по этому поводу. Я был слишком молод, чтобы размышлять об этом. У нас никогда не было “серьезного” разговора о причинах его решения, о его мировоззрении и о том, как оно сформировалось. Я могу судить обо всем этом только по документам процесса, показаниям свидетелей, беседам с его единственным оставшимся в живых братом и переписке с моей матерью. На основании всего этого я могу отметить в качесте причины следующие моменты: чувство ответственности за судьбу родины, страх перед большевизмом, убежденность в том, что освобождение родины возможно только с помощью партии «Нашунал Самлинг» и восхищение финнами, оказавшими сопротивление русским. Все эти идеалы обрели конкретную форму сначала в его участии в войне против немцев, затем в работе в Государственной трудовой службе и, наконец, в его решении записаться в ряды Норвежского лыжного батальона, чтобы помочь финнам бороться против большевизма.

Лыжный егерский батальон был выбран также потому, что он состоял только из норвежцев и находился под норвежским командованием. Определенную роль сыграл, наверное, тот факт, что его родители и братья были членами «Нашунал Самлинг». В период между войнами вплоть до начала Второй мировой войны во многих кругах и газетах Норвегии господствовало позитивное мнение о Германии и немцах, поскольку там был порядок (“Ordnung muss sein” 28 28 Должен быть порядок ( нем .). ), тогда как во многих других странах царили хаос и страх перед коммунистами.

Постепенно я пришел к выводу о том, что по-настоящему понять позицию и решение своего отца я мог бы только, если бы сам жил в то время и в тех же условиях, что и он.

После освобождения осенью 1947 года он вернулся на хутор в Сюллинге и работал там вместе со своими родителями и тремя братьями. Все они тоже были осуждены за предательство родины. Им пришлось начинать все с самого начала, и их экономическое положение было плачевным. Летом 1947 года была засуха, а лето 1948 года выдалось очень дождливым. Цены на выращиваемые ими овощи были очень низкими. Выполнение заказа по рубке леса зимой 1947/48 года и займы в частных банках помогли семье выжить в этот трудный период и сохранить свой хутор.

Мои родители поженились в начале 1948 года, у них родилось трое детей – в 1948, 1951 и 1958 годах. У них была комната в главном доме на хуторе, пока они не переехали в 1957 году. Совместное проживание большой семьи было тогда необходимым по экономическим причинам, но это не следует рекомендовать будущим поколениям.

Лейф Гурандсруд в 1944 году (фото из частного архива)

Начиная с 1949 года условия жизни на хуторе и их экономическое положение улучшились благодаря увеличению производства овощей, выращиванию клубники, разбивке фруктового сада и строительству склада для хранения капусты с вентиляцией в 1955 году. Содержание хутора стало приносить экономическую выгоду и создало основу для собственного капитала после того, как хутор в 1957 году перешел к старшему брату.

Мой отец и двое неженатых младших братьев решили расстаться со старшим братом и купили совместно хутор на полуострове Унсёй в коммуне Фредрикстад и выращивали там овощи, ягоды и зерно, разводили свиней. Первые десять лет были периодом инвестиций. Лишь в 1967 году они смогли начать реставрацию своего дома. В связи с особенностями прошлой жизни в семье сложился такой менталитет, который предписывал ставить на первое место ведение хозяйства и создание капитала, а потом уже думать об улучшении жизненных условий и обеспечении “нормального” потребления. Вплоть до 1986 года, когда мой отец вышел на пенсию, хутор являлся единственным источником дохода для моих родителей и двоих дядей.

Мой отец открыто говорил о том, что он пережил во время и после войны. Совершенно невероятным мне кажется сражение на Капролате [Хассельмане], где он был в числе немногих оставшихся в живых из общего количества в 190 норвежцев, подвергшихся нападению пяти тысяч русских. После войны моего отца осудили за предательство родины, кроме того, он заработал туберкулез во время содержания в предварительном заключении.

За исключением огнестрельного ранения в верхнюю челюсть и палец, а также туберкулеза, приобретенного в заключении после войны как физического напоминания, мой отец никогда не рассказывал о каких-либо психических проблемах или травмах и не раскаивался в своих поступках. Что касается психики, я всегда воспринимал своего отца как сильного человека. У него возникли “проблемы” с восприятием того, что его сочли предателем родины из-за его поступков. Он никак не мог примириться с этим ярлыком и искал в связи с этим всевозможную информацию о фронтовых бойцах и других людях, оказавшихся по “другую сторону”. Так, он подписался на политическую газету “Фолк ог ланд”, читал различные книги и юридические оценки процессов по делам норвежских нацистов. Он также поддерживал до самой смерти активные контакты со своими бывшими фронтовыми товарищами, ходил на встречи ветеранов и в походы. Последняя поездка на Капролат состоялась в 1993 году. Некоторые из них были его близкими друзьями, в том числе Ханс Тараллруд из Рёмскуга и Арнфинн Вик из Вестфолда.

Насколько я понял, у него не было проблем в общении с людьми, связанных с его осуждением после войны, – ни экономических, ни социальных. Будучи самостоятельным предпринимателем в течение всей своей жизни, он вместе со своими братьями имел возможность получать доходы и создавать основы существования. С другой стороны, можно считать, что возможности выбора были довольно ограниченными, особенно в первое время после освобождения, так как хутор не приносил больших доходов.

Что касается меня лично, то я не пережил ничего негативного в связи с осуждением моего отца, то же самое касается моих братьев и сестер. Наоборот, у нас была возможность познакомиться с отрезком норвежской истории, мало известной остальному населению вплоть до сегодняшнего дня.