Стейн Угельвик Ларсен - Кровавая бойня в Карелии. Гибель Лыжного егерского батальона 25-27 июня 1944 года

Митаву никак нельзя назвать красивым городом, но мне он нравился. Местность там очень ровная. В лесу – сосны, ели и березы, как в Норвегии. Убогие крестьянские хутора.

В конце февраля мы переехали в другую казарму, более вместительную. Но там не было так уютно, как в римской казарме.

Наш учебный полигон находился на болоте. Там мы упражнялись, передвигаясь короткими перебежками по мокрому, талому снегу и лужам.

Улицы в Митаве были выложены булыжником, так что маршировать по ним было больно. У меня все ноги были стерты. Ступни стали просто страшными. Поэтому в конце марта меня часто освобождали от несения службы вне помещения и от патрулирования города.

Мы узнали, что Норвежский легион был отозван с фронта и находился по дороге в Митаву. Я очень нервничал несколько дней, так как не знал, жив ли Ула. До меня дошли слухи, что он погиб. Как-то после обеда к нам подъехал грузовик. Я спросил, какая это рота. Мне ответили, что четвертая. Тогда я спросил, жив ли Ула. Мне ответили, что он живет и здравствует.

Когда я вечером после занятий зашел в большой зал, в дверях стоял Ула. По его лицу было видно, что он много времени провел в окопах. Он сильно похудел и выглядел усталым. Я запомнил его лицо. Ужасы войны наложили на него свой отпечаток, но парень был все тот же, хотя и с богатым фронтовым опытом. Мы обменялись несколькими фразами насчет писем из дома. Потом Ула сказал: «Ты знаешь, пожалуй, я пойду. Я еще не избавился окончательно от вшей».

В начале апреля весь Легион переехал из Митавы в город Графенвёр в Верхнем Пфальце к востоку от Нюрнберга. Ехали опять в телячьем вагоне – отличная поездка в прекрасную весеннюю пору. Графенвёр оказался большим военным регионом, как у нас Гардермуэн, но только значительно больше. Ула, Эрик и я жили поблизости друг от друга. Мы часто гуляли апрельскими вечерами. Как-то в воскресенье мы пошли в парк с аттракционами и катались на карусели.

В конце апреля мы переехали в Ауэрбах – лагерь в трех милях восточнее. Казармы, в которых мы жили, располагались на холме под грядой, поросшей сосновым лесом.

Это было веселое обучение для новобранцев со стрельбой. Учения проходили в солнечные майские дни на холмистых зеленых лугах между покинутыми деревушками. Время от времени мы захватывали эти деревни, а иногда должны были оборонять их. Раз за разом мы повторяли эти атаки.

Мы с Эриком по вечерам часто поднимались на горку и сидели там. Мягкие силуэты поросших лесом холмов на фоне светлого вечернего неба, засыпающие деревни, солдаты, идущие по дороге к девушкам в Ауэрбахе. Весенние баварские вечера всем своим очарованием действовали на наши души, как бальзам. Мы скучали по дому.

Часто в гости приезжали Ула и Ивар Крог. Оба они уехали домой в начале мая.

Как-то у меня разболелась нога, и я попал на пару недель в медсанчасть. Немцы называли больничные палаты «ривьерой». Когда я вышел, был уже сформирован полк «Норвегия». Несмотря на название, во всем этом полку было не более 700 норвежцев. Я попал в штабную роту, мне предстояло пройти курс обучения по противотанковым пушкам. В казарме я встретил одного норвежского парня, приехавшего из лагеря в Австрии. Его звали Юхан Нордерхауг. С ним мы провели много приятных вечеров в конце лета. Командира роты звали Йоста Мюрволд. Он был из поселка Рёденес в Эстфолле. В роте было всего трое парней из Рёденес. И Нордерхауг, и Мюрволд погибли под Нарвой.

В наш полк прибыло много новобранцев из Зибенбюргена в Румынии. Это были в основном молодые парни в возрасте от 17 до 20 лет. В течение лета я более тесно общался с 8–10 парнями, подружился с ними.

На следующий вечер после их приезда им устроили сбор и построение в казарме. Их заставляли выполнять команды «отбой» и «подъем», пока они не взвыли. В общем и целом над ними издевались. Самым неприятным были постоянные издевательские намеки низшего командного состава на то, что немцы из Зибенбюргена всего лишь «фольксдойче» 36 36 Фольксдойче – обозначение «этнических германцев», живших до 1945 года за пределами Германии. . Бедные ребята плакали, рассказывая, как тяжело приходилось немецкому меньшинству в Румынии. Тем не менее они в течение многих столетий удивительным образом сохраняли свой немецкий язык и культуру. Эти молодые ребята хорошо ощутили на себе, что значит быть национальным меньшинством в стране с более низким культурным уровнем населения. Они ощущали себя настоящими защитниками Германии, находящимися как бы на передовом посту, а очутившись в обетованной стране, услышали, что они не настоящие немцы.

По воскресеньям мы с Эриком ходили на прогулки в лес к западу от лагеря. Как-то в воскресенье мы посетили располагавшийся неподалеку самый большой грот в Германии. В другое воскресенье мы лежали под елкой и размышляли о том, суждено ли нам когда-нибудь вернуться домой. Через несколько дней Эрику дали отпуск, а я опять попал со своей больной ногой в медсанчасть. Было очень жарко и жутко больно.

Как-то ночью бомбили Нюрнберг – массированная бомбардировка. Я вышел на улицу и смотрел.

Я очень мучился от жары. Мы таскали пушки на жаре в стальных касках и полном обмундировании, у меня рябило в глазах. Все окружающее казалось кадрами из старого затертого фильма. Я помню, как стоял ночами на дежурстве, глядя на Полярную звезду и страстно желал очутиться на 115 миль севернее, в Рёмскуге с Эббой и маленьким сыном.

Надо признаться, что я с нетерпением ожидал возвращения Эрика из отпуска. Как-то в августовский полдень нашу роту построили, чтобы после проверки раздать посылки. Нам сказали, что на следующий день мы отправляемся на Балканы. И вдруг я увидел Эрика, махавшего мне рукой.

Вечером мы встретились, пошли в рощу недалеко от лагеря и сели на землю. Эрик привез посылки, и я ел пироги, пока не наелся. Я, затаив дыхание, слушал рассказ Эрика. И хотя он говорил обычные вещи, мне все казалось сказкой. Дома все было по-прежнему. Ничего особенного не происходило. Но мне казалось чудом, что Эрик побывал в стране наших мечтаний.

Мы отправились в Хорватию – опять в телячьем вагоне. Мимо проносился красивый баварский пейзаж. Я помню Регенсбург в лучах восходящего солнца.

Как-то вечером поезд проезжал горную местность на участке Зальцбург – Грац. Тут мне захотелось пообщаться с моими соотечественниками, и я пересел в вагон с санитарным оборудованием. Здесь хозяйничали зубной врач Боммен из Бревика и приятный светловолосый 17-летний парень Арилд Хауген. Он потом погиб под Нарвой. Кроме них в вагоне жили два парня с Украины, которые пели исламские песни о заходе солнца. Я вспоминаю высокие горы, реки в долинах, дома на крутых склонах. Все это напоминало Норвегию, но пейзаж был, конечно, южный, что подчеркивалось меланхолическим пением украинцев.