Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

После очередного выяснения обстоятельств на будущее Василий Андреевич воротился домой совсем поникший. Профессор в деловых ухватках превзошел самых бесстыдных купчиков. Журнал был потерян, переводной прозы – кормилицы – сказано это твердо, от Жуковского не надобно.

– Вы меня добрым словом не раз вспомните! – дружески улыбался Михаил Трофимович. – Сердечный друг мой, ваш дар – стихи писать. Для стихов Жуковского самое почетное место. Я понимаю, переводы – заработок, но ведь и пустая трата бесценного времени. Времени Жуковского! Сколько нам отпущено – один Господь знает. Не хмурьтесь! Россия ждет от своего пиита – эпоса. Творите!

Высокопарность, столь нежданная в Каченовском, задела более всего.

Примчался домой найти утешение у матушки – и обомлел. Елизавета Дементьевна сидела на ковре – ковер со стены сняла, ноги калачиком, по-турецки. В руках тонкогорлый восточный кувшин. К сему кувшину прижалась она щекою и бессловесно, беззвучно стонала. Стон сей Василий Андреевич лопатками услышал. Отпрянул было, но матушка его увидела.

– Пора мне, сынок.

– Да ты только что приехала, матушка. Завершу дела, вместе поедем. Слава богу, у тебя есть дом. Тебе в Холхе будет покойно. Наконец-то вместе заживем.

– Ах, Васенька! – только и сказала.

Напуганный, повез Елизавету Дементьевну в Кремль, развлечь. Обошли соборы, заказавши в каждом панихиду по Марии Григорьевне да по Афанасию Ивановичу.

Матушка повеселела. Пожелала на следующий день помолиться в Новодевичьем монастыре. Василий Андреевич, радуясь ее бодрости, успокоился, поехал к Карамзину. Повидаться, поговорить о «Вестнике Европы», показать стихи Батюшкова – прислал из Череповца.

Николай Михайлович Жуковского принял как ближайшего человека. Признался:

– Устал от горестной нашей истории. Каждый век славный, но – боже мой! – сколько бед и несчастий выпадало в любое из столетий на долю народу русскому… Все теперь отложил, читаю древнегреческие схолии. Тоже ведь имеют отношение к нашему вчера. Скифы, абии, амазонки. Я читаю Евстафия, архиепископа Фессалоник, его объяснения к «Илиаде». Иные замечания весьма поучительны, а бывает, что и пикантны. Пишет: философа скифского Анахарсиса однажды спросили, почему у его народа нет флейтистов. Ответ был изумительный: потому что нет виноградной лозы. Евстафий пускается в рассуждения и поясняет – значит, нет и пьянства. Об амазонках комментарий тоже весьма занятный. Сии воительницы своих детей мужского пола калечили, ломая им правую ногу или правую руку. Но когда скифы предлагали им себя в любовники, хвастаясь совершенством своего тела, Антионира, одна из цариц мужененавистниц, ответила: «Прекрасно действует и хромой». Поныне фраза живет.

Прочитали вслух присланное Батюшковым, пересказ Лафонтеновой басни «Филомела и Прогна». В примечании Константин Николаевич снисходил к невеждам и пересказывал древнегреческий миф: «Филомела и Прогна – дочери Пандиона. Терей, супруг последней, влюбился в Филомелу, заключил ее в замок, во Фракии находящийся, обесчестил, отрезал язык. Боги, сжалившись над участью несчастных сестер, превратили Филомелу в соловья, а Прогну – в ласточку».

– Сам покинул Петербург, потом Москву, но уединением вологодским тоже недоволен, – улыбнулся Карамзин. – «Кому ж ты здесь поешь, – касатка возразила— в такой дали от жила…» Чего только не выдумаешь ради рифмы: «жила» вместо жилища, дома, селения… Словотворец.

Выслушав жалобы на Каченовского, Николай Михайлович вдруг заступился за профессора:

– Михаила Трофимовича можно упрекнуть за гибкость в спине, но это не он оттирает вас от журнала… Правительство приструнивает литературу, и особенно переводную, ибо опасается влияния – положительного! – все той же Франции. Екатерина и Павел страшились революции, но обаяние гения Наполеона, не знающего поражений, тоже велико. Бонапартизм – соблазн молодых. Манок… Бог с ней, с журналистикой. Пока душа молода, покуда мир нов – сочиняйте!

Сказанное Каченовским казалось насмешкой, сказанное Карамзиным – призывом к служению высшему.

Жуковский повеселел, а тут приехала Екатерина Андреевна. Возбужденная, но гостю обрадовалась.

– Свадьба назначена на октябрь, на день апостола и евангелиста Луки. – Екатерина Андреевна подошла к Жуковскому, смотрела в глаза, ища сочувствия. – Петя так молод. Ему только восемнадцать, но он, я это вижу, любит Веру Федоровну какою-то даже… – Екатерина Андреевна засмеялась удивительно хорошо, ласково, – да, да! – стариковскою любовью! Вера Федоровна старше Петра на два года, а то и на все три, но она – прелесть. Вот уж о ком сказать и не солгать – голубка. Голубка во всем совершенная, даже в самой кротости.

– Вполне княжеский брак, – сказал Карамзин. – Батюшка невесты князь Гагарин, матушка – урожденная княжна Трубецкая. Дети Петра Андреевича будут князья в кубе.

– Василий Андреевич, а вы слышали, какой ужас пережил князь Куракин? – спросила Екатерина Андреевна, переводя разговор. – Наполеон, выказывая свое могущество, устроил свадебные торжества еще и в Польше. Для сего в имении князя Щварценберга соорудили огромный деревянный павильон, и в самый разгар танцев, неведомо отчего, начался пожар. Есть сгоревшие, жестоко пострадавшие. Князь Александр Борисович тоже был на краю гибели. Шелка, кружева – все это вспыхивало, поражая тела, а князь был в парадном камзоле. Сплошь золото, золотая парча, золотое шитье, камни драгоценные, ордена. Огонь всего этого не одолел. Правда, и освободить князя от раскаленной одежды не сразу удалось. Впрочем, обгорели уши, ресницы, волосы, а кожа с левой руки снялась, как перчатка.

– По-человечески сочувствуем, – сказал Карамзин. – И, однако ж, каково! Даже огонь не взял Куракина! Вот это посол! Посольское племя живучее. Иным ужасно доставалось от турецких султанов, от крымских ханов. Терпели России ради, выживали.

– У Салтыковых нынче спектакль. Пушкин главную роль играет.

Василий Андреевич так и подскочил:

– Я обещал Василию Львовичу быть непременно.

Помчался в Марфино.

Пушкин на этот раз был Оросмоном в «Заире». Тела чрезмерно, а ноги жиденькие. Брюхо косо сваливается на одну сторону, нос кривой, на голове что-то еще пушится, рот беззубый, слюна брызжет. Но движения актера царственные, львиные, и порывы страсти тоже как у льва.

Спектакль закончен. Пушкин счастлив. И все счастливы. День прожит в искусствах и в любви к ближнему.

Василий Андреевич вернулся домой, развеявшись. Дрязги с Каченовским казались теперь ничтожными. Господи, жить хорошо! Друзей иметь хорошо! Вяземский женится, Алексей Перовский поменял Петербург на Москву, Дмитриев – министр, Карамзин один на один с царем беседует.