Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Помню. – Михаил оправлял курточку. – Ты с ума сходишь от радости.

– Миша! У нас впереди лето! Лето и Павловское! И – тайна.

– Могу поспорить – клад украли!

– Если наш клад найден, я выпью три кружки кипяченого молока! Но если тайна никем не раскрыта, ты съешь три тарелки манной каши!

– Сразу?!

– Сразу не позволят. Ежедневно по одной… Отступаешься?

– Нет!

Шарлотта Карловна ехала в карете матушки. Братьям дана была свобода.

Сначала смотрели в окна, и вскоре Михаил заснул. Николай крепился, и тут стало грезиться: матушка подает ему книгу за книгой, и он строит из книг вокруг себя башню. Книги его ужасают, все это надо прочитать, но он вдруг видит: в книгах закладки. И это – солдатики. Теперь он радуется обилию книг, достает солдатиков, строит из них каре.

– Павловское! – кричит Михаил.

– Да, приехали, – отвечает Николай, делая вид, что он думал, прикрыв глаза.

Когда выходили из кареты, сердце дрогнуло: матушка ведь не зря ехала в Павловское со страхом.

В 1803 году, вот уж почти полтора года тому назад, 10 января во дворце сутки напролет пожар убивал память об отце. Сбежавшиеся солдаты и крестьяне царское имущество спасли, но стен, потолков, полов не вынесешь.

Ехали в дождь. Трава, деревья, дорожки – все мокрое, небо серое, как мужицкий валенок. Вошли в вестибюль, и вот он, дом Солнца.

На стенах золотистый свет, бронзовые фараоны и жены их безмолвны, недвижимы, но не равнодушны. Николай сжал руку Михаилу.

– Они нас ждали!

Комнаты для их высочеств на северной стороне дворца, в покоях Павла Петровича.

Николай, войдя в свои апартаменты, тотчас выскальзывает за дверь и мчится в Греческий зал. Шестнадцать зеленых, облицованных мрамором коринфских колонн, огромная золотая люстра. В простенках каменные вазы темно-красного порфира. Золотые с черным кресла. Он садится в одиноко стоящее, как на трон. Если в этом кресле сидел отец, то оно самый настоящий трон. Зал совершенно прежний, будто и не было пожара.

Белые подсвечники между колонн на золотых цепях. Этого, кажется, не было, но зал огромный, света нужно много.

В настоящем Тронном зале Николай не задерживается. При отце не успели достроить и оставили… Зал, как прежде, сияет белизной, огромное круглое небо на потолке…

В Кавалерском зале – общество мраморных греков: отдыхающий сатир, нимфа, безрукая Афродита и прочие, прочие… Николай сел на стул возле сатира, затаился. Неужели эти мраморные люди такие же окаменелые, когда они одни? Помнят ли они отца? В этом зале он принимал. Перед императором Павлом Первым трепетали. Матушка все о доброте отцовского сердца, о нежной душе, но перед ним трепетали. Если перед царем не трепещут, он для царства ненадежен.

– Передо мной будут трепетать! – голос ударился о низкий потолок, о стены. Николаю показалось, мраморные люди, смотревшие в пространство, теперь смотрят на него.

В Кавалерскую вбежал Михаил.

– Тебя все ищут. Нас матушка ожидает.

Матушка приняла сыновей в новой, построенной Воронихиным комнате, в уютном «Фонарике». Золотистый паркет, стены голубовато-серые, серебристые. Серебристо-серые с голубым шторы, закрывающие три широких окна между белыми колоннами. Все это в круглой нише, свод ниши держат белые безрукие кариатиды. Стол красного дерева, с бронзовой отделкой. Два белых табурета на черных, с бронзой, ножках, два строгих белых кресла, тоже с черными ножками, с черными подлокотниками. На подлокотниках, будто руки, золотисто-серебряные массивные украшения. У окон четыре жардиньерки: черная оправа, синие стеклянные вазы. В вазах по одной гвоздике.

Целуя сыновей, императрица говорила:

– Благодарю за успехи в учебе, ну а то, что не дается теперь, одолеете, повзрослев. – Улыбнулась. – Павловское вы заслужили. Слава богу, оно возвращено к жизни.

Матушка взяла Николая и Михаила за руки, подвела к маленькому столику с иконой и крестом.

– Я хочу, чтобы вы знали, знали всю свою жизнь. Павловское – сама радость, сама ясность, сама чистота. О вашем отце молва хулительная, жестокая. Никого не оспаривайте, ибо это все ложь. Император был слишком честен и правдив для мира, где молитвы – словеса, а дела – служение князю мира сего. Павловское – душа, Павловское – сердце вашего отца. Все наветы на деяния императора, все мрачное и холодное, что говорят о Павле Петровиче, покажется вам смешным, когда перед внутренним взором вашим будет стоять Павловское. А теперь спешите к своим играм. Мы не были здесь два года, и Павловское, я это чувствую, исскучалось по этим мальчикам.

Они тотчас помчались к «Трем грациям». По главной аллее Собственного садика к беломраморному портику. Первой их встретила Минерва, она возлежала среди мраморных цветов на фронтоне.

Постояли, поглазели. Михаил показал на граций:

– Зачем эти бабы вазу держат? Она и без них на колонне!

– Ты лучше спроси, почему их голые задницы белые? – стараясь быть таким же остроумным, как брат, сказал Николай.

– У всех белых людей задницы белые!

– А у этих должны быть синие. Они всю зиму тут простояли. Но пошли, разрешим наш спор о кладе.

Клад – золотая монета, положенная два года назад под пяту грации.

– Ты пьешь кипяченое молоко, я ем манную кашу, – напомнил Михаил. – Ты под какую клал?

– У которой нога криво стоит. Там просвет меньше!

– А я у этой посмотрю, что спиной к озеру.

– Зачем? Я – помню.

Забраться на постамент было непросто, но Михаил опередил брата.

– Есть! – закричал он, доставая из-под ноги грации золотой кругляшок.

– Не может этого быть! – Николай взял монету. Червонец отца. На одной стороне равноконечный латинский крест, в центре креста римская цифра «I», а на другой стороне надпись: «Не намъ, не вамъ, а имяни Твоему». – Я клал монету не под эту грацию. Завел руку под пятку своей.

– Вот!

И под третьей грацией нашлась монета. Михаил захлопал в ладоши:

– Клад утроился, а посему мне не грозит есть кашу. Вышло не по-моему, но и не по-твоему.

– Кто-то видел, как мы клали монету! – Николай щурил глаза, он не мог понять, кто – шутник.

– Если бы видели, взяли… Произошло чудо!

Сидели, смотрели на огромный пруд.

– Мариентальский, – сказал Николай, и осенило: – Мариентальский – это же пруд Марии, пруд нашей матушки.

Басом одиноко вскурлыкивала лягушка.

– Лягушечий царь, – сказал Михаил.

– Ты хочешь послужить России? – спросил Николай.

– Хочу. Но что должно делать? Быть генералом?

– Должно победить зло!

– Зло?.. – Михаил тихонечко вздохнул.

– Зло, которое губит Россию.

Слушали лягушку.

– Зло – зло, а злоба зла похожа на козла! – засмеялся Михаил и спрыгнул с пьедестала голеньких граций.