Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

В перерыве между лекциями к Василию подошел Петр Чаадаев.

– Какое детство – эта университетская философия! Разве мы дойдем за два года до мыслителей, чьи идеи необходимы сегодня: до Штиллинга, Эккартсгаузена, Бема, Сен-Мартена. Я уж не говорю о Фесслере. С Антисфеном, Диогеном навряд ли мы сможем стать сподвижниками Астреи! Для возвращения на землю сказочно-вдохновенных времен надобны не сказочки, но знания, созидающая мысль времен. Нам, нашему поколению внедрять новую гражданственность – иначе зачем жить! А сколько нужно сил для преобразования духовенства! Оно ведь в России и поныне лапотное.

«Зачем он меня избрал для такого разговора? – ужаснулся Василий. – Вон Лев. Лев читал и Бема, и Сен-Мартена».

Чаадаев смотрел вопрошающе, не отмолчишься.

– Я думаю, цель университета заложить в нас систему, – сказал Василий не очень уверенно. – На прочной основе можно возводить и дворец, и хоть саму башню Вавилонскую.

Чаадаев улыбнулся без высокомерия, скрестил руки на груди, задумался.

– В России все затеи высокого разума упираются – в избу. Изба, топящаяся по-черному – это в девятнадцатом-то веке! – вот наш камень преткновения. – Посмотрел серьезно, просто. – Вы понимаете, я понимаю, вся думающая Россия понимает – дело не в самой избе, а в причинах ее столь несокрушимого существования.

Василий снова перепугался: о чем он, этот умник? И, слава богу, перерыв кончился.

По дороге домой Василий спросил брата:

– Ты не помнишь, кто это – Астрея?

– Звездная Дева. Правила миром в золотой век человечества. Ей давно уже нет места на земле.

От университета до дома не близко, но шли пешком.

Переждать осенние хляби граф Алексей Кириллович переехал в свой роскошный московский дом неподалеку от Немецкой слободы.

На самом-то деле расстался с ненаглядными Горенками ради воспитанников, чтоб им было удобнее добираться до университета.

Дома Василия ждала и дождаться не могла сестрица Аннушка. Ей нужно было поделиться радостью. Приближалась Казанская, а на Казанскую Анны – именинницы. Приезжавший к воспитателю брат его Лев Кириллович подарил своей любимице сережки с синими камешками.

– Вася, ты уже отучился? – Глаза у Аннушки сияли, словно ей хотелось сказать что-то удивительное.

– Как отучился? Я только начинаю учиться!

– Я про сегодняшний день! – надула губки, но тотчас тряхнула головкой, и Василий увидел:

– У тебя серьги новые!

Аннушка запрыгала, захлопала в ладоши:

– Сапфировые!

– Можно? – подставил ладонь под сережку. – А я смотрю и не понимаю: глаз, что ли, у тебя прибавилось?

– Прибавилось! – Аннушка благодарно чмокнула брата в щеку и убежала.

Сестрице было девять лет, а уже красавица.

Перед обедом воспитатель позвал студентов к себе в кабинет. Встретил вопросом:

– Что познали за сей день в стенах храма науки?

Отвечал Лев:

– Читали и переводили латинские тексты с профессором Стельцером, Мерзляков разобрал первые песни «Слова о полку Игореве», а у Рейнгарда слушали лекцию о философах киниках.

Алексей Кириллович перевел глаза на Василия.

– Философия не затрудняет?

– Философия – понятна, термины трудные.

Алексей Кириллович засмеялся:

– До терминов у философской братии охота превеликая. Из трех сосен такую дебрю возведут – не продерешься.

– Студенты говорят, было бы интереснее слушать философию Штиллинга, Экка… – Василий смутился. – Экка…

– Эккартсгаузена…

– Еще Фесслера! – вспомнил Василий.

– Кто же у вас такой знаток европейской новейшей мысли?

– Чаадаев.

Граф сидел, поджав губы, прикрыв веками глаза.

– Это все о том, что Дева Астрея вернется… Рай на земле, сплошь охваченной просвещением, возможен. – Граф посмотрел на сыновей прямо и строго. – Се – чаянья масонов… Вашему брату Алексею я запретил вступать в какие-либо ложи. Этот мой запрет и на вас налагаю.

Вышел из-за стола, открыл книжный шкаф.

– Спасительней для души и для жизни полезнее, – вручил книгу Льву.

Василий потянулся посмотреть.

– Это, мой друг, «Сокровище духовное, от мира собираемое». Святитель Тихон Задонский! – Граф прошел за стол, сел. Сердито сложил «Санкт-Петербургские ведомости». – Императоры встречаются в Эрфурте. Великий князь Константин, фельдмаршал граф Толстой, обер-прокурор Синода князь Голицын, Трубецкой, Гагарин, Шувалов, Ожаровский… Сперанский, разумеется, – весь цвет начальствующей России, а вокруг Наполеона – короли, короли! Баварский, Саксонский, Вюртембергский, Вестфалийский. Маршалы, маршалы, маршалы!.. Очередная комедия, устрояемая ради мира, и, стало быть, война уже на пороге! – снова посмотрел на Льва, на Василия. – Я желаю, чтобы вы явились на службу государю и Отечеству – русскими кровью и головой. В церкви давно были?

– В воскресенье, – сказал Василий.

– Будьте милостивы, уделите Господу еще денек-другой на неделе.

Отпустил от себя сурово, но когда они уже отворили дверь кабинета, крикнул:

– Я вами доволен!

Страшный неприступностью наук университет становился счастьем. Книги, книги, заумные лекции профессоров, мудрования студенческих споров. Все чувствовали себя избранными, кастой. А молодая жизнь брала в свой счастливый оборот надутых дуралеев: будила чувства, желания.

И вот он, первый бал! Ты уже не подсматривающий мальчик, ты – частица дивного действа. Конечно, не из первых, не фаворит, зато сам по себе.

Бал в Дворянском собрании. Целую неделю на Кузнецком мосту возле магазина мадам Обер-Шальме, Москва мадам по-своему зовет – Обер-Шельма, толпы господ, переулки заставлены каретами. Всякая дама желает быть метеором, ослепить хоть на одну ночь, но так, чтоб и внуки помнили… Деньги тратятся сумасшедшие, для кого-то разорение, но и надежда.

Братья Перовские фраки и панталоны пошили у самого Занфтлебена.

Подкатили на графской карете – сам распорядился. Когда поднимались по лестнице, Василий чувствовал: все жилочки в нем щемят и трепещут. Но когда вдвоем, о себе думаешь меньше. И другое чувствовал: как легко ногам, как невесома одежда, глаза, однако ж, смотрели плохо.

Дамы в кружевах, как в пене, но пены этой – половодье. Не лица – сияние улыбок, не господа, не сударыни, – мундиры, фраки, голубое, розовое, ослепительные просверки бриллиантов. И вдруг из водоворота – живой мрамор женских плеч, алый ротик…

«Как же я это переживу!» – ужасался Василий.

Они стояли со Львом у колонны. Лев он и есть Лев – осматривался, как бывалый человек.

– А поджилетники у многих из турецких шалей.

– Что?! – не понял Василий.

– Так, чепуха! Ты посмотри, это же лавка драгоценностей. Направо, направо! А годков-то даме под восемьдесят… А кто же это? Бывает же такое! Шахеризада!