Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

То был зачин. Затаенное Наполеон высказал Талейрану:

– Судьба предписывает мне ради спокойствия Франции дать развод Жозефине, ибо я должен основать династию. Принцессу надобно избрать среди старых монархий Европы. У Александра две сестры, старшей двадцать лет. Это мне подходит.

Двадцать лет было Екатерине Павловне.

Готовясь к разговору с матерью, она добрых полчаса простояла перед зеркалом.

Бонапарт, без сомнения, адское исчадье, и вот она – великая княжна – очередной его приз, еще одна его победа над обросшей мхом «старой» монархией.

Она смотрела на себя веселыми глазами и не могла изобразить «жертвенности». Во взоре, в осанке. Перед матушкой нельзя допустить даже намека на отчаянье, тем более выказать притворство покорности. Синие глаза блистали со стекла торжествуя. Быть дочерью императора, ее высочеством – Божья милость, но быть повелительницей мира – разделить судьбу человека, чья жизнь запечатлена на скрижалях Вечности, – выбор.

Она прикрывала веками глаза и видела Александра и Бонапарта на конях, впереди солдатских колонн, уходящих за горизонт. Индия, Китай… Что там еще? Персия, Аравия, черная Африка. И над всем медальон с двумя профилями: Бонапарта и Александра. Франция и Россия. Ее потомство, ее сын – это возможно, ибо Александр бездетен – соединит две империи в единую, и наступит царство Вечного мира.

Она все еще стояла перед зеркалом, не смея посмотреть в свои же глаза: на сумасшедшую свою радость.

До аудиенции четыре минуты – матушка не терпит неточности. Екатерина Павловна взяла было флакончик духов, любимых матерью, – и отставила. Сняла колье – подарок Александра. Потянулась к томику Жанлис… Тоже лишнее. Господи! Еще целых три минуты. Сойти на первый этаж – десять секунд.

Помолиться надо!

Перекрестилась на икону.

Села на краешек стула. Поднялась. Пошла.

Глаза матери и дочери одного цвета: два синих океана потекли друг к другу и замерли, стена перед стеной.

– Государыня! – голос Екатерины Павловны дрогнул. – Ради благоденствия династии нашей, ради спокойствия России и мира я охотно жертвую собою. Я не Юдифь, пришедшая в шатер Олоферна для веселия, но запомнившая, где у господина положен его меч. Я исполню свой долг верно и честно.

Мария Федоровна молчала. Она все поняла. Нежные губы, обезоруживающие доверчивостью, вытянулись в жгуты.

– Вы, слава богу, не Андромеда, дочь моя. Наш Александр тоже, слава богу, не безвольный Цефей, а посему не будет жертв и всеобщего нашего унижения. Да, мезальянс блистательный, но вашей руки просит не один Бонапарт. Вашей руки просит принц Гольштейн-Ольденбургский.

Екатерина Павловна опустилась в глубоком поклоне.

– Я счастлива, матушка.

Принц заикался, был несколько прыщав, по молодости, должно быть.

– Государь ставит принца генерал-губернатором Твери. Я полагаю, со свадьбой откладывать нельзя.

– Венчаться можно сразу после Крещения.

– Да, сразу после Крещения! – согласилась Мария Федоровна.

Прощай, Париж, здравствуй, Тверь. – Екатерина Павловна улыбнулась. Матушка подошла к дочери, поцеловала. И вздохнула: гора с плеч.

Объятия с Наполеоном в Эрфурте Александру в Петербурге не простили. Слишком много пролито русской крови. На Государственном совете граф Строганов высказал протест политике сближения с Францией. И был поддержан.

Мария Федоровна, узнавши о речи Строганова, пришла в ужас. «Вы потеряете Вашу империю и Вашу семью, – тотчас написала она Александру. – Остановитесь! Еще есть время. Послушайтесь голоса чести, просьб и молений Вашей матери!»

Прямосердый фельдмаршал граф Петр Толстой тоже предупредил Александра: «Берегитесь, Государь! Вы кончите, как Ваш отец».

Но ведь и французы были против эрфуртских «братских» переговоров Наполеона и Александра.

На тайной встрече Талейран высказал русскому императору неодобрение от имени скрытых противников Наполеона: «Государь, зачем вы сюда приехали? – Талейран делал вид, что даже слов не выбирает. – На вас пала задача спасти Европу, и вы можете достичь этого, лишь возражая во всем Наполеону. Французский народ цивилизован, а его властелин – нет. Властитель России цивилизован, а народ его – нет. Поэтому властитель России должен стать союзником французского народа».

Спасти Европу – обрести лавры еще более значимые, нежели лавры захватчика и узурпатора. Однако ж победы Бонапарта – аргумент во всяком соглашении весомейший.

У Александра не было мужества говорить «да» и «нет». Матушке он писал, объясняя «дружбу» с Наполеоном: «Сохранить свое единение с Францией… иметь возможность некоторое время дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства, наши силы». Сомневался, что империя Наполеона может рухнуть внезапно, по воле Провидения, а посему избирал тактику выжидания.

Талейрану, на предложение выдать замуж за Наполеона вошедшую в возраст сестру, Александр ответил почти искренно:

– Моя мать сохранила над своими дочерьми власть, которую я не вправе оспаривать. Я могу попытаться на нее воздействовать. Возможно, она согласится, но я все же не решаюсь за это отвечать.

Александр знал, сколь яростна и непримирима ненависть его матушки к безродному Наполеону, с которым он подписал тайный союз о нерушимой дружбе.

Господь этой дружбы не желал. В Эрфурте Наполеон страшно закричал во сне и проснулся в поту: медведь разорвал ему грудь и жрал его сердце.

Матушка Мария Михайловна встретила своих студентов радостью.

– У нашего Алеши – новая книга! Напечатали его лекции, кои он прочитал в университете. Благодетель Алексей Кириллович превесьма доволен. И книгою, и тем, что посвящение писано братцу его, Льву Кирилловичу. Приказывал, как приедете, чтоб в розарий поспешали. Китайские розы зацвели.

Алексей Кириллович, увидевши спешащих к нему сыновей-воспитанников, поднял руку с книгою.

– Ваш брат приветствует вас. И мы тоже! – поклонился, указывая на стену, оплетенную розами. Цветы на темной зелени белоснежные. Может, и простоватые – на цветущий шиповник похоже.

– Запах! – предупреждая недоумение, поднял перст благодетель. – Вы запах слышите?

– Грушами пахнет! – Василий даже покраснел.

– Грушами, милый дружочек! Именно грушами… Сказывают, на обеде у нового посла Бонапарта маркиза Коленкура – пардон, пардон! – он уже ведь в герцоги скакнул, герцог Виченцский! – императору Александру Павловичу поднесли семь груш, по триста франков каждая дуля! А у нас в Почепе таких-то груш – десять десятин, да вот и розы – грушами пахнут.

Рассмеялся, взял Василия за руку, повел в другой конец розария, к белопенному от цветов кусту.