Виктор Смирнов - Колокол и держава

– А принес сию заразу жидовин Схария, – покаянно гундел Наум. – С той поры собираемся втайне то у одного, то у другого. Народ по большинству духовный, но есть и миряне. Сначала про церковь злословили, потом богохульствовать начали.

– О чем говорили?

– Страшусь молвить, владыка, – потупился Наум.

– Говори, пес!

– Троицу не признаем, ибо есть только один Бог, Творец земли и неба. Про Христа говорили, что не Бог он вовсе, а смертный человек, на кресте распятый. Еще говорили, что Мессия еще не родился, когда же он родится, то назовется Сыном Божиим не по естеству, а по благодати, так же как Моисей, Давид и другие пророки.

– Дальше!

– Хулы извергали на Деву Марию. Чудотворцев осмеивали. Рассуждали, что жизни за гробом не бывает. Еще говорили, что все архиереи по мзде поставлены, а потому неправедны. И про тебя, владыка святый, судачили, будто бы ты заплатил великому князю за поставление две тысячи рублей.

«Откуда прознали?!» – ахнул про себя Геннадий. Деньги он и впрямь передал в государеву казну.

– А это что у тебя? – Геннадий указал на истрепанную тетрадку, которую Наум судорожно мял в руках.

– Махазор – псалтырь жидовская, – протягивая тетрадку, отвечал поп. – Мы по ней молимся. Христианских праздников не признаем, а только иудейские. И Пасху еврейскую празднуем.

Брезгливо взяв в руки тетрадку, Геннадий стал ее перелистывать. То был сборник праздничных молитв на главные иудейские праздники: Рош ха-Шана, Иом-Киппур, Суккот, Песах.

– Сам давно еретичествуешь?

– Почитай, десятый год.

– А почему сейчас решил признаться?

– Вечор напились мы до изумления, – размазывая катившиеся градом слезы, продолжал Наум. – Начали безобразничать. Над иконами глумились, зубами грызли, дурную воду на них спускали, в отхожее место бросали. Потом черную ворону поймали, повязали ей деревянный крест на шею и отпустили. Говорили, раз про монахов в Писании ничего не сказано, то и ворона может монахиней быть. Утром, как вспомнил вчерашнее, в страх пришел великий, вот и решил покаяться.

– Побоялся, что другие проговорятся?

Наум опустил голову.

– Ладно, с тобой я после разберусь. Назови прочих еретиков.

– Гридя Клоч с сыном Самсонкой, – зачастил Наум, – дьяк Борисоглебский, Григорий, протопоп софийский. Были еще попы Денис и Алексей с Михайловой улицы, да Ивашка Максимов, да Мишук Собака, да Васюк Сухой, зять Денисов. Только теперь все они на Москве обретаются. Денис с Алексеем там в большую силу вошли, один в Архангельском соборе служит, другой – в Успенском.

Ошеломленный владыка надолго умолк. Из тяжелого раздумья его вывел дрожащий голос Наума:

– Владыка святый, а со мной что будет?

– Доносчику – первый кнут!

– Смилуйся, господине, у меня семья восемь душ! – зарыдал Наум.

– Ладно, не скули, – смягчился Геннадий. – Подумаю, что с тобой делать. А покамест никому ни полслова! К завтрему составишь мне полный список еретиков и тех, кто здесь и кто на Москве обретается. И про все ваши кощунства тоже напишешь. Принесешь сюда, как стемнеет. Уразумел?

– Все сделаю, владыка! – лобызая пересохшими губами подол владычной рясы, пролепетал Наум.

Как только за доносчиком закрылась кованая дверь, Геннадий пал на колени перед домашним киотом. С иконы «Спас в Силах» укоризненно глядел на него Христос в хитоне и гиматии, будто говоря: как же ты мог так оплошать? Тень сочувствия почудилась архиепископу в лике Богородицы Оранты с молитвенно поднятыми руками. Но с особой надеждой воззрился он на икону Николая Мирликийского новгородского письма. Лысоватый святой, похожий на пожилого купца, хитровато щурился, будто говоря: «Думай, сыне, думай!»

И владыка стал размышлять.

Что ж, новгородцы и раньше впадали в ереси. В летописях, хранившихся в Софийской библиотеке, Геннадий не раз натыкался на упоминания о религиозных смутах. А началось все с того, как киевский князь Владимир, сам недавний язычник, повелел силой обратить новгородцев в христианство. Вместо терпеливых проповедников явились из Киева с огнем и мечом с войском воеводы Добрыня с Путятой. Толпами загоняли новгородцев в Волхов, а чтобы отличать крещеных от нехристей, стали вешать на грудь деревянные крестики. После такого обращения в новую веру понадобились многие годы, чтобы христианство проникло в души людей, но язычество еще долго не желало сдаваться. На людях новгородцы были христианами, а втихомолку молились Перуну, Даждьбогу, Мокоши, Сварогу и Велесу, веселились на Масленицу, грешили на Ивана Купалу. В укромных лесных капищах обитали кудесники-волхвы, пугая простодушных темной ворожбой. Однажды некий волхв взбунтовал новгородцев против церкви. И быть бы большой крови, кабы не князь Глеб, вопросивший волхва: знает ли тот, что с ним сегодня случится? Чудеса великие сотворю, гордо отвечал отшельник. Тогда князь выхватил из-под плаща топор и зарубил провидца. Тем дело и кончилось.

И про ересь стригольников ведал владыка Геннадий. Занес ее из Пскова некий стригаль овец по имени Карп. Проповедовал на торжищах, обвинял священников в симонии [26] Симония – продажа и покупка церковных должностей, церковных таинств и священнодействий ( прим. автора ). , все церковные обряды называл неправедными, учил молиться лежа на земле, крестом раскинув руки. И потянулись к нему люди, бранили и даже били попов, перестали ходить в церкви. Дошло до того, что разгневанный архиепископ Алексий оставил кафедру и ушел в монастырь. Только тогда опомнились новгородцы от помрачения. Карпа торжественно утопили в Волхове, вместе с ересиархом захлебнулась и сама ересь.

А совсем недавно разгорелись в Новгороде споры про «Аллилуйю». Одни прихожане уверяли, что на всенощной надо восклицать «Аллилуйю» трижды, другие доказывали, что только дважды. Смех и грех, дошло того, что торговцы на рынке отказывались продавать товары тем, кто судил иначе. Пришлось Геннадию запрашивать греков: как будет правильно – «сугубить» или «трегубить»? Со своей всегдашней лукавой уклончивостью отвечали греки, что можно и так и эдак, и греха в сем нет.

Но все эти споры и распри – сущие пустяки по сравнению с тем, что только что услышал Геннадий от попа Наума. Не было еще такого на Руси, чтобы человек – червь земной, тварь ничтожнейшая – восстал против Господа, судил Господа, хулил Его, враждовал с Ним! И ведь не где-нибудь, а здесь, в Великом Новгороде, под самым носом у архиепископа. Вот уж прославился так прославился! То-то позлорадствует митрополит Геронтий! Да и государь призадумается: достоин ли Геннадий Гонзов обещанной митры?

А может решить все прикровенно, не предавая огласке, по-тихому разослать еретиков по дальним монастырям под строгий надзор? Там из них быстро дурь выбьют! Нельзя, одернул себя владыка. Наум сказывал, что главные еретики перебрались в Москву. А ну как там вскроется? Тот же Геронтий крик поднимет: почто не упредил? Нет, замолчать ересь не удастся. Опять же, неизвестно, кого еще еретики успели опоить своей отравой. Значит, нужно дознание, и тут без властей не обойтись.