Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Лодки, одна за другой, причаливали к берегу, на который уже выходили не спеша русские ратники: казаки, стрельцы, дети боярские. Оголяя оружие, они, освещаемые кострищами, медленно рассредоточивались по округе, проверяли трупы и брошенные вещи, добивали раненых. Хватали оставшихся татарских лошадей, забирали оружие, утварь и рухлядь. Нашел седобородый бывалый ратник и Магдана – татарский мальчик со стрелой в спине лежал на боку и был еще жив. Слезы ручьями текли из его глаз, он жалобно и беспомощно мычал, глотая кровь, но, кажется, уже ничего не видел перед собой. Ратник и бровью не повел, ногой перевернул татарчонка на живот, а после четким и коротким ударом вонзил жало копья под его левую лопатку…

С носа турецкого корабля за высадкой ратников наблюдал, скрестив на груди руки, сам Даниил Адашев, тускло освещаемый бликами костров. На нем был идеально вычищенный бахтерец, у пояса висела сабля в узорных ножнах. Морской ветер трепал его длинные кудрявые волосы, и обдувал иссушенное степью огрубевшее лицо, уже покрывающееся морщинами.

– Тихо выходим, из пищалей не бить! – наказывал он, сдвинув брови, и снова обратил свой взор на укрытый трупами берег. Некоторые убитые догорали в кострах. От них по всей округе разошлась вонь жареной человечины. Когда русские ратники завершили выгрузку, он и сам сошел на берег, велел седлать коней и двигаться дальше, взяв с собой и пленных подданных султана, захваченных на турецких кораблях.

Так начинался гениальный рейд Даниила Адашева на крымские земли – месть за ежегодные набеги татар. С восьмитысячным войском он спустился на лодках по Днепру, хитростью, необычайной отвагой захватив бескровно два турецких корабля, лавировавших под Очаковым, и отправился к западному побережью Крыма…

Под утро молниеносной атакой его войско захватило несколько улусов, безжалостно вырезая татар. Несчастные, избитые, потерявшие всякую надежду пленники, среди которых были и русские, и литовцы, и греки, и молдаване, были освобождены. Несчастные люди плакали, обнимались, молились, в суматохе искали родственников. После этого войско разбило лагерь, стали варить в котлах похлебку и для себя, и для освобожденных пленных.

Адашев снял с себя доспехи, накинул легкий кафтан и теперь сидел в своем шатре, скрестив вытянутые ноги в червленых сапогах с загнутыми к верху носками. Одной рукой, согнутой в локте, он упирался на походный столик, на котором уже лежали карты и всевозможные письменные принадлежности, другой упирался в колено. Велел позвать пленных капитанов турецких кораблей. И вот они стоят пред ним, полные спеси, руки их не связаны, но оружие отобрано. Даниил Федорович с минуту молчит, тяжело глядит на них исподлобья.

– Видели вы, наконец, как воюют московиты? – спросил он. Толмач, с трудом говоривший по-турецки (едва и такого нашли!), переводил.

– Турецкий султан скоро сам проверит ваше военное мастерство! – с презрением отвечал один из капитанов. Другой боязливо взглянул на товарища.

– Не сомневаюсь, – без интереса отвечал Адашев, – однажды это случится. Но не нынче. Ваши люди, вы, и корабли не пострадали. Мы вернем вам и судна, и оружие. Отправляйтесь в Очаков к своему паше, велите передать ему, что царь наш Иоанн Васильевич не воюет с султаном, с коим хочет быть в дружбе; а воюет он с врагом своим, крымским ханом.

Турки явно не ожидали такого исхода, переглянулись с явным облегчением.

– Коли причините вы вред нам при отплытии… – продолжал Даниил Федорович и замолчал, сдержавшись с трудом. И тут он почувствовал, что просто устал. Взглянув на стоявших у входа в шатер стрельцов, кивнул им, и они увели турок. Вскоре два турецких корабля отчалили мирно от берега и очень скоро скрылись из виду.

А люди Адашева продолжало еще долго грабить татарские улусы, освобождая пленных, повергая в ужас все Крымское ханство. Девлет-Гирей обреченно и бессильно глядел с балкона своего дворца, как в Бахчисарай приходят все больше и больше потрепанных, раненых, испуганных воинов. И велел собирать великое войско…

После месяца грабежей и убийств русская рать вместе с освобожденными пленниками, кроме тех, кто доверил Богу свою судьбу и бежал сам в степи, отправлялось на лодках обратно. Хан с войском, поднимающаяся пыль от которого виднелась издалека, был близок, и Даниил Федорович не собирался вступать с ним в прямой бой. Хан недолго преследовал налетчиков, вскоре остановился, стал готовиться к ответному набегу на Русские земли…

Даниил сидел в широкой лодке, уперев руки в расставленные колени, глядел, как дружно и весело, распевая песни, ратники, воодушевленные удачным рейдом, равномерно гребли, мощно рассекая веслами водную гладь. Нынче хотелось одного – приехать в Москву, проспать несколько суток, поесть и выпить вдоволь, приласкать жену, обнять сына и старого воспитателя Мефодия, все еще безмерно гордящегося своими мальчуганами. Все это было редкостью в жизни воеводы, ибо после взятия Казани еще долго он воевал в тех землях, подавляя восстания против власти царя. Затем почти год воевал в Ливонии, брал Нарву, Дерпт и другие города, позволял ратным своим грабить и убивать безжалостно…

Война, как и мечтал он в далеком детстве, заполнила всю его жизнь. Даже проститься с умершим два года назад отцом не смог – был на воеводстве далеко от Москвы. Также не проводил в последний путь и матушку. Мысли о покойных родителях будто потревожили старую рану, тоскливо заныло в груди. Благо и их мечты исполнились – сыновья Федора Григорьевича видные деятели на Руси ныне! Алешка в думе сидит, советник государя ближайший, послов принимает – и не сосчитать всего, чем руководит он в государстве! Данилка же блестящий окольничий, полковой воевода, коего и государь так же ценит!

«Сына надобно бы в придворные пристроить…» – подумал Даниил. Улыбнулся, ибо знал, что, глядя с небес, покойные матушка и батюшка гордятся ими. Не дали роду бесславно исчезнуть – прославили сыны гнездо Адашевых! Он был уверен, что лишь лучшее впереди, ибо еще не знал о событиях, происходящих в Москве…

Когда в разгаре был первый год Ливонской войны, у Алексея Адашева скончалась мать. То ли сказалась усталость, то ли чувство того, что сила его при дворе понемногу слабеет, то ли смерть последнего родителя подкосила, но после похорон, где держался Алексей чинно и мужественно, он почувствовал себя плохо, что-то тяготело в душе. Уже ночью Адашев сидел на краю перины в расстегнутом кафтане, опустив голову, Настасья присела рядом и аккуратно провела рукой по светлым кудрям мужа, в которых уже кое-где проступала седина. Алексей обернулся к ней и увидел во взгляде Настасьи нежность и любовь, так и не угасшие за все эти годы. И она простила его за все, хотя Алексей считал, что не заслуживает этого. Он уронил голову жене на колени и зарыдал, горестно и безутешно. Слезы лились и, казалось, не кончатся никогда.