Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

– А за что ж их в Сибирь-то сослали?

Дуня чуть не выронила ухват с горшком каши, который только что достала из печки. Она вспомнила: ведь те молодые господа, что останавливались у них на ночлег два года назад, и были Долгоруковы! Неужели пригожий молодой барин, который едва не утоп вместе с конем, – отравитель? И брат его? И жена брата, совсем молодая барыня, красавица? Да нет, не может быть, наговоры это! Не зря батюшка осерчал.

– А вот люди бают, что не помер царь-то, – начал мужичок.

– Ну-у, мели, Емеля, твоя неделя, – махнул рукой Макар Захарыч. Но Матрена Тимофеевна залюбопытствовала:

– Как так? А где ж он тогда?

– Люди бают, ходит по свету, просит милостыню Христовым именем да смотрит, как народ живет.

– Болтай, болтай, недалеко Валдай, – уже предостерегающе произнес свекор.

– Брехня, – согласился с ним сотский.

Но рассказчика не так-то легко было унять, раз нашелся хотя бы один благодарный слушатель.

– А ты погоди, прежде послушай. Етой зимой, на Николу Чудотворца, поповский сын Гаврила да сын дьячка Григорьева пошли в село Никольское к празднику. Глядь – сидит в санях человек незнакомый, в подпитии сильном, одет как убогий, а сам осанистый и смотрит так важно. Гаврила и спроси его, что он, мол, за человек. А тот и скажи: «Зовут-де меня Петром Алексеевичем Копейкиным».

Мужичок замолчал, оценивая впечатление, произведенное своим рассказом.

– Ну и что с того? – буркнул Макар Захарыч.

– Вот и Гаврила ему не поверил, стукнул кулаком в спину и говорит: «Врешь ты, мать твою растак!» – и пошли оба прочь.

Сотский захохотал. Но рассказ, оказывается, был еще не закончен:

– А Копейкин-то этот спрашивает у человека, который его в Никольское привез: кто, мол, это был, что в спину меня ударил? Тот и отвечает: села Красного попов сын, по прозванию Гаврила. Ну, говорит, запиши его на особую бумажку. А сами поехали дальше, в деревню Селему, и там этот самый Петр Алексеич бил плетью на козле одного крестьянина, Степана Бочкова.

– Тю! Да кто ж ему позволит самоуправством таким заниматься?

– Да деревня ж то дворцовая! Вот и смекай! – И рассказчик с многозначительным видом поднял указательный палец.

Макар Захарыч даже отвернулся в сторону:

– Наш Исайка – без струн балалайка.

– А кто был тот человек, который его в Никольское привез? – подал голос пономарь.

– Про то доподлинно неведомо, только люди бают, что вроде из скита какого-то приехали.

– Это все кержаки смущают народ, – согласно кивнул головой пономарь. – Давно бы пора все скиты прикрыть, морока одна.

– Кушайте холодец, гостюшки дорогие! – спохватилась хозяйка. – Угощайтесь, а то и пироги простынут!

Выпили еще, сотский отправил в рот горсть кислой капусты и захрумкал ею. Макар Захарыч и пономарь принялись за холодец, и за столом какое-то время раздавалось лишь чавканье и кряхтенье. Но мужичок, отдав должное хозяйкиным пирогам, вернулся к своему рассказу.

– Ивана Семенова знаете?

– Земский дьячок? – спросил сотский. – Ну?

– Был он зимой по своим делам в Арзамасе и видит – ведут в канцелярию человека в железах, а за ним драгуны с палашами наголо и народу видимо-невидимо. Ну, ему, понятно, захотелось узнать, что за человека ведут. Подошел он к крестьянам, стал расспрашивать, а они бают: этот-де человек назвался царевичем Копейкиным. У него-де на груди и на руках подписано красными чернилами. Приехал он к Арзамасу и послал к воеводе: встречай-де, мол. Воевода выслал офицера с драгунами, тот привез его в Арзамас, на штабной двор, а там уж велел его оковать и теперь отправляет в Москву.

За столом воцарилось молчание. Мужичок поглядывал то на одного, то на другого, ожидая новых расспросов.

– А каким таким царевичем он назвался? – произнес сотский, поняв, наконец, чтó не складывалось в этом рассказе. – Петр Алексеевич уж не царевич был, а венчанный на царство государь.

– Так жениться он не успел, вот и царевич, – парировал мужичок.

– Эх, Ефим, толк в тебе есть, да не втолкан весь, – вконец рассердился Макар Захарыч. – Ешь пирог с грибами да держи язык за зубами!

– Ты подожди браниться, ты послушай! Народ зря болтать не станет! Объявился Копейкин этот на Николу зимнего, тогда же его в Москву повезли, а потом приказ вышел, чтоб наследнику присягать.

Ефим, довольный своим рассуждением, зачерпнул из миски еще капусты. Все остальные сумрачно молчали; в хмельной голове ум неповоротлив. Наконец гости собрались уходить; Макар Захарыч проводил их с облегчением.

Когда уже совсем стемнело, явился Ермолай – пьяный в зюзю. Дуня раздела его, уложила на лавку, а мокрую грязную одежу (верно, падал не раз, пока до дому добрел) повесила сушиться. Взяла Ванятку и забралась к Груше на полати. Вот и день прошел, праздник… Ванюшка уже посапывал, лежа на спине и сжав обе ручки в кулачки, а к Дуняше сон не шел. Захотелось вдруг поговорить с кем-то по душам.

– Груша, а Груша, спишь?

– Ммм… чего тебе?

– Слышь, Груша, а я ведь видела ее тогда, невесту государеву, – быстро зашептала Дуняша. – Через наше село они ехали, остановились на ночлег. Ох и красавица! Сразу видно – царская невеста…

– И что ж она, в богатом платье была?

– Нет, что ты, в черном вся, она ж в покуте по женихе своем была, а по государю целый год в жалях пребывают, даже серег не носят.

В кои-то веки кто-то слушал ее со вниманием, и Дуня дала волю воображению, рассказав по-своему и историю о том, как молодой Долгоруков чуть в реке не потонул. Выговорилась – и заснула крепко, без снов.

Сотский донес «куда следует» на крестьянина Ефима Морозова, разносившего слухи про объявившегося в Арзамасе царевича, у которого на груди и руках подписано красными чернилами и которого воевода, оковав, отослал из Арзамаса в Москву. Вместе с Ефимом арестовали Ивана Семенова и сына дьячка Григорьева. В застенках села Преображенского к тому времени уже полным ходом шло следствие. Впрочем, дело оказалось пустячным, и граф Семен Андреевич Салтыков вскорости смог отправить экстракт сенатору Андрею Ивановичу Ушакову, главе Канцелярии тайных разыскных дел, который вслед за двором перебрался из Москвы в Петербург.

Петр Алексеевич Копейкин оказался дворянским сыном Андреем Холщевниковым восемнадцати лет от роду, который сделался гулящим человеком, прибился к раскольникам и жил в керженских лесах в скиту у женки Марьи Григорьевой. Кому-то из бывавших в скиту людей он показался похож на покойного царевича Алексея Петровича, и Марья обещала Андрею поставить его в добрые люди, если он назовется царевичем. Вот только с годами получалась неувязка: настоящему-то Алексею Петровичу, будь он живой, теперь бы уже за сорок перевалило. Тогда Холщевников назвался Петром Алексеевичем – спроста да спьяну, как сказал он сам, вися на дыбе. Эх, простота хуже воровства…